Семейный пикник

— В четверг, когда вы уже приехали, я позвонил Луизе домой — ее там не было, — а затем к Гловеру. Я бы согласился на что угодно, только бы она отказалась от своего намерения, однако переговорить с ней мне так и не удалось. Я представил, как через несколько часов она укажет на меня и воскликнет: «Вот убийца Роджера!» — и мне стало жутко. Я понятия не имел, как она что-то узнала, но не сомневался, что она, подобно Ли и Уиллису, считает убийцей меня. Меня охватил такой ужас, что я совсем потерял голову. Мне казалось странным то обстоятельство, что Луиза не пыталась меня шантажировать. Более всего она любила деньги, и ей было выгоднее заставить меня платить за молчание, чем открыто обвинить в убийстве. — Пальцы Патрика нервно теребили гу­стую шерсть сенбернара. Ник шумно вздохнул, сел и положил большую голову на постель. — Самое ужасное заключалось в том, — сделав над собой усилие, продолжил Патрик, — что я сам сомневался в своей невиновности. С Роджером нас было трое, а когда он упал, рядом стоял я один. Веревка была очень прочной, толстой и совсем новой, оборваться она не могла, а перерезать ее, кроме меня, было просто некому. Я много раз старался в деталях вспомнить предшествующие его крику события, однако вместо этого передо мной с каждым разом все более четко возникала картина, как я достаю из кармана нож и перерезаю веревку. Эта навязчивая картина становилась все реальнее, я никак не мог от нее избавиться и скоро совсем перестал понимать, что было, а чего не было. Особенно после смерти Луизы. Если рассуждать логически,то ее тоже убил я, потому что ее заявление грозило мне разоблачением. Когда она умерла, я решил, что я маньяк. Знаете, как лунатики, — они ходят по крышам и потом не помнят этого, а я убиваю и тоже не помню. Потом умерла Камилла. Я не очень-то верил в ее самоубийство, а вы еще принесли адресованное ей письмо… Вы, наверно, приняли меня за сумасшедшего, когда увидели, как я перепечатываю это письмо? Понимаете, я хотел вспомнить, печатал я его раньше или нет. Я думал, что если сделаю все точно так же, то обязательно вспомню. Но я так и не вспомнил… Тогда мне стало казаться, что я не помню потому, что боюсь вспомнить. Я читал о подобном. Защитная реакция… Если бы я вспомнил, что действительно убил Роджера, я бы покончил с собой.

— Напрасно вы себя мучили. Жаль, что вы не были со мной откровенны.

— Когда вы приехали, я сначала хотел все рассказать, но побоялся, что вы мне тоже не поверите. С какой стати кто-то должен мне верить, если я сам себе не верю? Мне даже казалось, что я и на вас набросился, чтобы убить.

— А я-то терялся в предположениях, чего вы тогда так испугались!

— Я испугался самого себя, испугался, что у меня начинается приступ безумия. Поэтому я страшно обрадовался, когда получил письмо, где мне назначили встречу. Я был готов сколько угодно рисковать своей жизнью, только бы убедиться, что сам никого не убивал! А когда я услышал, как Уиллис рассказывает вам о гибели Роджера и говорит, что он разбился, потому что я перерезал веревку, я пожалел, что не пришел на эту встречу один. Тогда все было бы уже кончено…

— Вы приехали раньше, чем мы договорились.

— Я хотел вам помочь. Получалось, что вы рискуете, а я явлюсь, когда все будет уже кончено. Мне надо было с самого начала идти туда первым вместо вас, но я знал, что не смогу выстрелить…

— Патрик, у вас были какие-нибудь предположения о том, кто автор письма?

— Абсолютно никаких, о Ли с Уиллисом я совсем не думал.

— Вы слышали их рассказ с самого начала?

— Когда я подошел, Ли рассказывал вам, как ему позвонила Луиза.

— Значит, вы не знаете, что у Уиллиса другая фамилия. — И Бэрридж рассказал о мотивах, побудивших Кроуфорда скрыть обстоятельства гибели Роджера, а затем сказал: — Если я спрошу, почему вы женились на леди Камилле, это будет слишком большой бесцеремонностью с моей стороны?

На тонком лице Патрика появилось болезненное выражение.