Семейный позор

— Так-так! Значит, это не с тобой она собралась в Аргентину?

Тони пожал плечами.

— А чего я там забыл?

— Ты мог бы продать драгоценности, украденные у итальянца и в ювелирной лавке на улице Паради, и очень неплохо жить на эти деньги.

Бандит вдруг рассвирепел:

— Вы что, меня совсем кретином считаете? Да будь у меня все эти побрякушки, я бы сто лет назад слинял! Повторяю вам: Бастелике вздумалось поразмяться на пару с этим сопляком Ипполитом Доло — и вот результат! Если б мы с Боканьяно участвовали в деле, оно бы не закончилось так по-дурацки!

— Ладно, пусть вы с Эммой поссорились, но ты ведь должен знать, с кем она теперь.

— Нет… Мне совершенно наплевать на эту девку… А впрочем, у нас что-то давно вообще ничего о ней не слыхать… точно, Луи?

— Да.

— По-моему, инспектор, она подцепила какого-нибудь богатенького буржуа.

— И этот толстосум, по-твоему, на досуге режет полицейских?

— А может, он приревновал? Парень мог не сообразить, зачем ваш коллега заявился к Дораде.

— Мирные обыватели, даже приревновав, не пускают в ход нож! Придумай что-нибудь поумнее, Салисето!

— Да мне-то какое дело до шашней Эммы?

— Это я тебе объясню в один из ближайших дней — мы еще далеко не квиты!

— Тут я с вами согласен, инспектор…

И это было сказано таким тоном, что Жером Ратьер вдруг испугался за друга.

Когда Пэмпренетта на полчаса опоздала к столу, Перрин не стала скрывать раздражения.

— Где ты была?

— Со своим женихом!

— Опять?

— То есть как это — опять?

— Да сколько ж раз ты собираешься морочить нам голову то с одним, то с другим женихом?

— Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж?

— О да! Но только за приличного парня!

— Лучше Бруно не бывает!

— Бруно Маспи?

— Я никогда не любила никого другого…

— И это — после скандала, который он устроил на твоей помолвке? Неужели у тебя совсем нет самолюбия?

— Не появись Бруно так вовремя, я бы сейчас была навеки прикована к Ипполиту!

— Так ведь ты же сама его выбрала!

— Это с горя.

И девушка расплакалась. А ее отец Дьедоннэ сердито осведомился:

— Да сможем мы наконец спокойно поесть?

Этот вопрос тут же навлек на него гнев супруги:

— Ну, конечно! Тебе лишь бы набить брюхо, а остальное неважно, даже судьба родной дочки!

Столь явная клевета и вопиющая несправедливость никак не заслуживали ответа, и Дьедоннэ предпочел промолчать. Оставшись без противника, раздосадованная Перрин снова повернулась к дочери:

— Так, значит, ты хочешь выйти замуж за легавого?

— Да, и ни за кош другого!

Мадам Адоль горестно вздохнула.

— Чего только мне не приходится терпеть по твоей милости!

Пэмпренетта тут же встала на дыбы.

— Да скажи, наконец, что тебе в нем не нравится?

— Хотя бы то, как ты переменилась. Вот уже Бог знает сколько времени ты не принесла в дом ни крохи.

Девушка стыдливо опустила глаза.

— Я решила стать честной.

— Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Давай, скажи прямо, что мы с отцом — прохиндеи! Вот что, Пэмпренетта, ты перестала уважать своих родителей, и это говорит тебе мать! А ты, Дьедоннэ, вместо того чтобы урезонить дочку, продолжаешь молча лопать?

— Ну, коли Пэмпренетте охота подыхать с голоду со своим полицейским, это ее личное дело!

— Мой полицейский недолго будет жить бедно! Когда Бруно арестует Корсиканца, о нем напишут во всех газетах! Поглядите!

— Да все и так ясно! Уж я-то знаю, каков Тони! Законченный подонок! И с ним не так просто справиться!

— Просто или не просто, а Бруно всего несколько минут назад хорошенько отлупил его в «Ветряной мельнице»!

И девушка с величайшим воодушевлением пропела истинную героическую песнь во славу своего Бруно, карающего злоумышленников. Дьедоннэ долго смотрел на нее во все глаза, потом повернулся к жене:

— Этот парень совсем спятил! Ну, можно ли наступать на хвост Салисето? Или Бруно так хочет до срока перебраться на тот свет?

Но Пэмпренетта настолько верила в непобедимость своего героя, что отнюдь не разделяла отцовских опасений.

— Погоди немного… Как только Бруно поймает Эмму Сигулес… или Дораду… Ты ее знаешь, мама?

Перрин поджала губы.

— Я не якшаюсь с подобными тварями! И, по-моему, даже неприлично, чтобы воспитанная девочка вроде тебя упоминала ее имя!

— Говорят, это у Дорады убили инспектора Пишранда… А Эмма — подружка Салисето… Так вот, Бруно изловит Дораду, заставит ее говорить и — клак! — прощай, Тони! Ему наверняка отрубят голову за убийство месье Пишранда и итальянца, и правильно сделают!

В доме Маспи Фелиси говорила примерно то же, что и ее подруга Пэмпренетта на Монтэ-дэз-Аккуль. Когда Селестина с тревогой спросила дочь, почему она ничего не ест, та ответила:

— Я ужасно волнуюсь за Бруно!

— Замолчи! — немедленно рявкнул Элуа. — Не смей называть это имя! Я запрещаю! И лучше не зли меня, девочка!

Селестина встала.

— Пойдем на кухню, Фелиси, и ты мне все расскажешь о сыне, потому что у меня не такое каменное сердце, как у некоторых, кому вообще следовало бы постыдиться жить на белом свете!