Семейный позор

— Можешь засунуть свой поцелуй сам знаешь куда! — заорал он. — Это я-то идиот? Нет, да ты погляди на меня! А впрочем, даже если я совсем дурак, у меня хватило ума понять, что ты негодяй и бездельник и что ты сделал мою мать несчастной, а детям внушил горькие сожаления, что они не сироты… Из-за тебя нас воспитывали ворюгами, из-за тебя мы не могли уважать своих родителей, как нас учили в школе! Потому что невозможно уважать родителей, когда видишь, что их постоянно уводят из дома в наручниках! А теперь убирайся отсюда, Великий Маспи! Для меня ты больше не существуешь! Тебя же, Пэмпренетта, мне бы не хотелось принуждать к супружеству с умственно отсталым! Я вовсе не желаю, чтобы ты нарожала от меня маленьких идиотиков! Так что уходи вместе с ним! Вы одной породы, он найдет тебе подходящего мужа!

Облегчив таким образом душу, Бруно поглубже зарылся в постель и натянул на голову одеяло в знак того, что не желает больше иметь дело с людьми, внушающими ему глубокое отвращение. Под градом оскорблений Элуа совершенно оцепенел. Этот бунт и ужасные слова, которые родной сын бросил ему в лицо, заставили его усомниться в незыблемости собственных принципов. А Пэмпренетта, обиженная столь вопиющим непониманием со стороны жениха, бросилась к закутанной в одеяло фигуре с горестным воплем:

— Но я же просто хотела доставить тебе удовольствие!

Бруно в мгновение ока выскочил из укрытия.

— А, так ты думаешь, мне очень нравится, когда меня называют идиотом?

Равнодушный к ссоре, в исходе которой можно было, впрочем, не сомневаться, Великий Маспи вышел из палаты. Он брел, сгорбившись, не разбирая дороги, и пытался сообразить, что за беда на него свалилась. И вдруг, проходя мимо открытой двери какой-то палаты, Элуа узнал Тони Салисето. Он вошел к Корсиканцу. При виде своего недруга тот хотел позвать на помощь, но Маспи одним прыжком оказался рядом, заткнул ему рот рукой, а другой приставил к горлу нож.

— Ну, теперь говори, — прошептал он бандиту в самое ухо, — кто пытался убить моего сына? Кто прикончил Пишранда и Дораду? Кто отправил на тот свет итальянца и стибрил драгоценности? Если ты крикнешь, Тони, клянусь Богоматерью, что прирежу тебя, как цыпленка!

По лицу насмерть перепуганного Салисето струился холодный пот. Маспи отпустил руку, и больной (после схватки с Элуа у него началась еще и желтуха) простонал:

— Поверь мне, Маспи… Я сейчас в таком виде, что врать просто ни к чему… Боканьяно мертв, Бастелику так надолго упрячут в тюрьму, что мы наверняка больше не увидимся… Я мог бы сказать, что убийца — Боканьяно, но это неправда… Клянусь тебе, я сам ничего не знаю, Маспи… клянусь головой моей покойной матери… Более того, я сам чертовски хотел бы выяснить, какой сукин сын переколошматил столько народу и стянул драгоценности, потому что это из-за него на нас обрушились все беды! Если бы не он, Бастелика не угодил бы в кутузку на веки вечные, потому что полиция так бы не расстервенилась! Боканьяно остался бы жив, а мои уши — целехоньки, ты не стоял бы здесь и не угрожал меня зарезать, у меня не колотилось бы сердце так, что, кажется, весь барак ходуном ходит!

— И у тебя нет никакой мыслишки на сей счет?

— Ни единой! И я просто подыхаю от злости! Ох, попадись мне тот подонок!..

— Ну, мне-то он рано или поздно обязательно попадется, и в тот день…

Вечер на улице Лонг-дэ-Капюсэн прошел тоскливо. Сгорбившись в кресле, Элуа курил трубку, а остальные, чувствуя по необычному молчанию главы семьи, что случилось что-то серьезное, не осмеливались с ним заговаривать. Фелиси рано ушла спать в надежде, что ей приснится Жером Ратьер, старики тоже не задерживались в гостиной, и Великий Маспи остался вдвоем с женой. Селестина долго сидела молча и наконец тоже поднялась.

— Я сегодня немного устала… Пойду-ка лягу. Тебе ничего не нужно, Элуа?

Маспи не ответил. Она вздохнула и пошла к двери в спальню.

— Селестина!

Жена обернулась.

— Что?

— Скажи, это правда, что я сделал тебя несчастной?

Мадам Маспи настолько не ждала подобного вопроса, что на мгновение оторопела.

— Несчастной? — только и могла повторить она.

— Да… несчастной… Сегодня один человек заявил, будто я всю жизнь был плохим мужем, дурным отцом… короче, просто злодеем…

Селестина немного растерялась и, быть может, впервые в жизни, подойдя к мужу, взяла его за руку.

— Кто тебе наговорил таких ужасов?

Элуа поднял голову, и Селестине показалось, что взгляд его туманит легкая дымка.

— Бруно…

Жена чувствовала, какую боль переживает Элуа, но, несмотря на это, немедленно встала на сторону сына.

— Ну, раз Бруно, это совсем другое дело…

— Конечно, ведь твой сынок всегда прав, да? — обычным резким тоном бросил Великий Маспи.

Но тут он сделал ошибку, ибо ядовитое замечание избавило Селестину от привычной робости.

— Ну, если хочешь знать, Элуа… Да, это правда… Жизнь меня не баловала… но я сама виновата не меньше тебя…

— А почему ты была несчастна?