Семейщина

Корней прыгнул сзади на хозяина, которого славил только что за великую честь приглашения:

— За што бить учителя? За што, это самое дело, учителя? И, не жалея сил, он тыкал кулаком в Спирькин загривок.

— Как? Учителя?! — гомонили уж партизаны. — Кто это сказал? Кто?

— Вот он… вот он! — верещал Корней, сползая со Спирькиной спины и продолжая размахивать здоровой рукою.

— Палить Анания!.. Антихристову энту школу! — вопил Спирька.

— Школу?! Да за чо ж! — заревели со всех сторон… Вздымались вверх тугие кулаки, мелькали засученные руки, — партизаны дрались на совесть, синяками украшали друг другу глаза, но пуще всех попало гостеприимному хозяину Спиридону Арефьичу, — не в урочный, знать, час высунулся он с учителем и школой…

А назавтра, избитый и прихрамывающий, Спирька уныло и беспомощно разводил руками перед самым носом Ипата Ипатыча. Окаменелым, тяжелым взглядом глядел на него пастырь.

5

Встреча с председателем окончательно убедила молодого учителя в том, что теперь-то он уже закрепится в селении Никольском. Чернобородый, с виду такой неприветливый, председатель оказался настоящим человеком. Он обещал всемерно содействовать, заверил, что к будущей весне общество обязательно срубит школу, — он ручался за это головою.

«Кто бы мог предполагать, что при такой угрюмой наружности… Теперь есть мне на кого опереться! — удивлялся и радовался Романский. — Этот школу построит — наперекор всему! Будут у нас светлые большие классы, а у меня своя отдельная комната, — мечтал он. — По утрам детвора станет играть в снежки на школьном дворе… Хорошо!.. Этот обуздает староверскую косность, заставит ее покориться!..»

Это был новый председатель — Алдоха, бывший пастух. Никто на деревне не ожидал увидать его на председательском месте. Со старым-то председателем вышло что-то дикое и нелепое… Новый председатель вполне устраивал юного учителя-комсомольца.

Зато Алдоха вовсе не устраивал справных мужиков: Астаху, Покалю, уставщика Ипата с его начетчиками. Астаху новый председатель без дальних разговоров отшил от казначейства, передал сельскую казну Корнею Косорукому. Поерепенился меж своих людей по этому случаю Астаха, — да разве на рожон полезешь, — тут же отстал. Жаловаться на Алдоху в волость, где держали его сторону, только его и слушали, — что с этой жалобы? Спирьку, Астахина зятька, Алдоха бесцеремонно выпроводил за дверь сборни, когда тот сунулся было с предложением своих услуг. Алдохе недосуг было докапываться, за кого партизанский депутат руку тянул в Чите, — не в этом сейчас дело, прошлого все равно не воротишь, — но раз есть про Спирьку слушок поганый, лучше держать его подальше от себя… Спирька был рад-радехонек такому обороту, он постоянно мечтал, как бы ему развязаться с делами мирскими, хлопотными и бездоходными. Он в последний раз согласился на уговоры пострадавшего от Алдохи тестя: пошел в сборню, чтоб держать стариков в курсе Алдохиных замыслов. Он напомнил новому председателю, что он помогал посильно Мартьяну Алексеевичу и хочет помочь и сейчас — и получил в лоб.

От ворот поворот показал Алдоха прежним рачителям и радетелям. Он окружал себя новыми людьми; тянул в сборню Корнея, кузнеца Викула, Егора Терентьевича, Анания Куприяновича, демобилизованных. Каждую неделю собирал он сходы, общие и отдельные партизанские, начисто обновил состав членов сельского управления, и волость оказывала ему во всем этом свою поддержку и помощь.

Алдоха грозился прижать, — да уж и прижал! — старикам хвосты за самовольный сход, написавший приговор против школы. После трехчасовых криков он вырвал однажды на сходе другой приговор у мужиков — школу строить, бревна возить.

Новый председатель с большой охотой давал приют всякому захожему человеку, справедливо рассуждая, что если осядет в деревне хоть один из них, российский ли, сибиряк ли, — нашего полку прибыло, будет кому точить, разъедать семейщину. В этом году, к лету, как раз густо шел по тракту разный народ. Алдохе удалось задержать мимохожего бондаря Николая Самарина, поставить его на квартиру. «Зачем, какие лагушки ладить? Будто мы сами безрукие!» — ворчали старики. В другой раз Алдоха перехватил чернобородого, как он сам, российского мужика-бобыля Василия Васильевича Васильева, привел его в Новый Краснояр, к вдове Домне Митрошихе. «Вот тебе, Домна, и хозяин», — сказал смехом. И верно: Василий Васильевич в первый же месяц вырыл в Домнином дворе глубокий колодец, — Домне не нужно уж было бегать за водой через дорогу к соседям, — а еще через месяц сошелся с Домной, стал хозяином, и с той поры его стали величать Домничем… И Самарину и Васильеву председатель Алдоха отрезал по норме пашни и сенокоса.

До всего доходили руки нового председателя, всюду поспевал он на своих будто помолодевших ногах. Он и впрямь чувствовал себя помолодевшим, словно влил кто в него свежую молодую кровь. Правда, чуть побаливала иногда раненая рука, не сгибалась так упруго, как хотелось бы старику, но ничего — он свое возьмет, хоть напоследок, да возьмет, отольются теперь все слезы унижения и обид его прошлой пастушьей жизни!