Семейщина

Бурная, полная событий весна двадцать шестого года началась ожесточенным преследованием Стишки. На масленице Стишка выкинул такое, что заставило никольцев содрогнуться, а в сельсовете и волости — принять решение обезвредить бандита во что бы то ни стало и как можно скорее. Перехватив едущего на село уполномоченного по хлебозаготовкам, Стишка застрелил его, и наутро труп убитого был найден в телятнике у сельсовета. Убитый, молодой парень, с комсомольским значком на защитной гимнастерке, лежал на снегу лицом вверх; на переносье кровавым пятном зияла огнестрельная рана, живот его был распорот, набит до краев зерном, и поверх пшеничной горки лежала бумажка, придавленная камешком. Николай Самарин — он первый наткнулся на труп — взял эту бумажку, поднес к глазам. На ней ковыляющим безграмотным почерком было нацарапано: «Вам, коммунистам, захотелось нашего хлеба. Ешьте досыта. Один уже наелся, то же будет и остальным…»

К полудню в Никольское прискакал целый отряд милиционеров во главе с начальником волостной милиции, следователь и сам волостной уполномоченный ГПУ товарищ Рукомоев. Он браво сидел в седле, длиннополая шинель едва не закрывала шпоры, разгоряченное возбуждением и морозом молодое лицо его было под цвет красных нашивок тугого воротника. Рукомоев ловко соскочил с лошади и направился с Алдохой в сельсовет, где за перегородкой лежал на топчане убитый.

В помощь милиции был мобилизован актив, и решено было караулить бандита по всем дорогам денно и нощно.

Этим же утром, задолго до прибытия на село милиции, престарелый Иван Финогеныч, не торопясь, ехал в санях с Обора в деревню. Дорога чуть-чуть отмякла, лошадь порою увязала копытами в снежных валках, везла плохо. Но не спешил Иван Финогеныч — куда ему? «Эка, малоезженая, наша дорожка! — думал он. — И сколь уж годов всё по ней… Вот и опять весны дождался… Которая эта уж будет весна?..»

Версты за три до Майдана, в том месте, где дорогу сжали покатые щеки сопок и сосны, будто ринувшись с верхушек гор, с разбегу едва удержались на самом краю обочин, по обе стороны, — в глухом и тесном этом месте из-за деревьев выбежали трое с винтовками и преградили старику путь.

— Стой! — крикнул коренастый парень в желтом солдатском полушубке и схватил под уздцы коня.

— Но-но! — предостерегающе сказал Иван Финогеныч из глубины саней. — Не замай!

— Вылазь счас же! Кто это? — заревел коренастый и подошел к санкам.

Бандиты окружили их, защелкали затворами.

— Убивать, чо ли, сбираетесь? — высоко подняв голову в треухе, тихо рассмеялся Финогеныч. — Неужто не дождетесь, когда сам помру. Мне в субботу сто лет…

Коренастый опустил винтовку, на искаженном злобой свирепом лице его обозначилась хмурая улыбка. Он потрогал зачем-то тремя пальцами обвислые черные усы и сказал:

— А, дед Иван с Обора!

— Узнал? — спросил Финогеныч с весельцою в голосе. — Кому же здесь больше ехать, как не мне.

— А ты поди тоже признал меня? — в свою очередь, осведомился коренастый.

— Как не узнать — Стишка, — тем же тоном веселого превосходства ответил старик. — Убивать, што ли, станете?

— Нет… зачем нам тебя убивать? Я не знал, что это ты, дед. И без нас помрешь… — И впрямь тебе уж сотня доходит поди, — будто извиняясь, проговорил Стишка.

— Сотня не сотня, а около того: девятый десяток не сегодня пошел… Ну, раз не убивать, так пущайте, — рассмеялся Иван Финогеныч.

— Говорят, ты, дед, и до сей поры в сельсоветчиках ходишь? — крикнул стоящий позади саней высокий парень.

— Тебя выберут, и ты будешь… — обернулся к нему Иван Финогеныч. — Куда денешься? Меня вон в старые-то года против воли два раза в старосты сажали. Стишка запыхтел, помрачнел.

— Пущаю тебя… только из-за старости твоей пущаю, — сказал с холодной строгостью. — Сельсоветчиков да коммунистов мы не жалуем. Да ты вить и сельсоветчик-то так себе, вроде ненастоящий… Далече тебе, и за их работенку тебе перед богом ответ не держать, не ты все это наробил, эту беду… Ну, поезжай с богом. Только уговор: никому не брякай, что видал нас здесь.

Иван Финогеныч тронул вожжами. Стишка ударил ладошкой по крупу коня, крикнул вдогонку:

— Прощай!.. Помни… а не то худо будет!

Иван Финогеныч подхлестнул лошадь сосновой веткой, припустил во весь дух.

«Пронесло!.. Ненастоящий сельсоветчик! — про себя рассмеялся он. — Похоже, будто гоню, как тогда от семеновцев… Тогда я пакет вез, а теперь… Узнает разбойник, какой я ненастоящий!..»

На рысях въехал он в деревню и погнал к совету.

У высокого крыльца толпились милиционеры, стояли оседланные кони, Иван Финогеныч вылез из саней, торопко поднялся по ступенькам вверх.

— Куда спешишь так, дед? — крикнул один из милиционеров. — Сейчас все равно не до тебя.

— Дело есть! — исчезая за дверью, отмахнулся Финогеныч. Председателя Алдоху окружали незнакомые военные люди…

Иван Финогеныч кашлянул у порога и поманил Алдоху пальцем.

— Стишка… — переводя дух, сказал он.

Не проронив ни слова, Алдоха выслушал до конца, потом резко повернулся к Рукомоеву:

— Товарищ начальник!.. Вот…