Семейщина

Все эти годы, по выходе замуж за Епиху, она ни в чем не изменила нрав свой, ни капли не убавилось в ней веселости и самостоятельности, и она с прежней охотой распевает задушевные свои песни и в вёшную, и в сенокос, и в страду. Только, конечно, на гулянки ходить перестала. Она без устали помогала мужу вести хозяйство: вместе с Епихой и Грунькой, его сестрою, и пахала, и косила, и жала. И напрасно, выходит, путала ее матушка непосильной работой да нехватками! Работа та же, что и у отца, на себя-то еще веселее работать. Нехваток крупных они еще не испытывали, концы с концами всегда у них сходятся. Домашность ведет Алдохина вдова-старуха, — она им с Епихой как родная мать. Потому есть время и по собраниям бегать, — ни одна сходка без нее, Лампеи, не обходится, а прошлой зимой Епиха записал ее на ликпункт.

Подвижность и песенность Лампеи создали ей на деревне славу веселой и разбитной бабы. И Ахимья Ивановна была довольна: счастливо живется ее дочке…

Третьего родила Лампея своему Епишеньке: первый-то был парнишка, меньшие две — девочки. И все растут, подымаются, никто еще не помер.

С мужем Лампея живет душа в душу. Взаимное понимание, установившееся между ними еще в то время, когда Епиха обхаживал ее, окрепло. Он по-прежнему умело подогревает ее интерес к делам общественным… Изредка только, когда Епиха закручивал что-нибудь рискованное, — вроде разоблачения уставщика Ипата через обиженную работницу Марью, — она покачивала головой, спрашивала: «А не сломишь ты себе голову, паря? Уж больно ты рьяно… мотри помни, с кем связался». Епиха знал, как успокоить мимолетную тревогу жены, знал ее гордость и смелость. «И не стыдно тебе пугаться… обабилась!» — говорил он. И еще что-нибудь в этом роде, с подколкой, и хохотал, и тогда оба они смеялись и шутейно толкали друг друга в бока.

Одно только заботило Лампею: отчего это не идет замуж старшая сестра Фиска? Как ни расспрашивала, как ни пытала она Фиску, та лишь глаза прятала, — придет, сидит часами, с ребятишками нянчится, никак ее не прогонишь домой. И матушка ничего путного насчет Фиски не говорила…

Дмитрий Петрович внимательно осмотрел больную девочку, ее нашел ничего серьезного, дал бутылочку какого-то питья и спичечную коробку мази, сказал, что нужно делать, и Лампея ушла из амбулатории успокоенная.

— Завтра я сам приду поглядеть! — крикнул он ей в окно.

Лампея решила навестить родителей, благо здесь недалеко и домой не к спеху.

Ахимья Ивановна встретила дочку, как всегда, приветливо, поставила самовар.

— Что в вашем крае слыхать? — спросила она. — Какой слых насчет колхозу?

— Все то же…. Колгочут мужики, мой-то забегался: то в читальню бежит, то к Корнею да Егору, а то к нам привалят все, часами разговор у них, шум, — ответила Лампея.

— Да-а, — задумчиво молвила Ахимья Ивановна. — Как думаешь, что будет, доча?.. Неужо ж зря нам эстолько время одно и то же постановление на всех собраниях читают? Не может того быть!.. Не пойдет кто, разорят того, я кумекаю. Бабы-то думают: промолчим, как в садочке просидим. Нет, видно, тут не отмолчишься — убежденно, с жаром, закончила она.

— То же и я думаю, — сказала Лампея, — как ни вертись, а доведется в колхоз гоношиться. И чего народ пугается — не пойму. Что ж колхоз? Такие же люди… В прочих-то деревнях живут, ну и мы жить и работать станем. Не возьмет лихота, не задавит теснота.

За самоваром они проболтали порядком, говорили о разных разностях, однако Лампея даже матери не выказала истинных намерений и секретных дел мужа.

5

Издавна повелось так: наезжая с Тугнуя в деревню, купить ли что в лавке или ведро ягод продать, бурят останавливался обычно у какого-нибудь одного хозяина, его он считал другом, знакомцем, вел с ними разные дела — брал взаймы хлеб, расплачивался покосом. Но знакомца сажали пить чай у порога, для него были заведены особые деревянные чашки, — в старое-то время эти чашки жгли; знакомца, кем бы он ни был, считали нехристем. Таков был обычай, и буряты не обижались, при случае говорили, что у семейских и у них разная вера и разный закон. Первый, кто восстал против унизительного этого обычая, был покойный председатель Алдоха. К нему частенько навертывался из улуса Цыдып, и Алдоха постоянно приказывал своей старухе наливать чай гостю за общим столом, а не на табуретке у порога, как делают остальные. «Братский такой же человек!» — наставительно говорил Алдоха. С него со временем стали брать пример, к вящему неудовольствию Ипата Ипатыча, и другие мужики.

После смерти Алдохи Цыдыпов конь, запряженный в одноколку, продолжал по старой памяти подворачивать все к тем же воротам, — так Цыдып стал знакомцем Епихи. С годами завязалась между ними крепкая дружба. Цыдып был доволен, что случай свел его с этим умным мужиком. Нечего и говорить о том, что Епиха оставил в неприкосновенности нововведение прежнего хозяина: всегда сажал Цыдыпа рядом за стол и даже больше — разрешал дымить трубкой в избе.

— Как же старый закон? — умилялся и удивлялся Цыдып.

— А так… вот сейчас свернем и затянемся вместе! — смеялся Епиха.