Семейщина

Нынче особенная весна — влажная, сверкающая, дружная. И для Епихи с Егором Терентьевичем она дружная, — от всех бывших партизан, в ком не угасла еще настоящая партизанская искpa, получили они согласие на вхождение в колхоз. Ну и побегали ж они последний этот месяц!..

Всю зиму крепко мотали они на ус все, что им говорил частенько наезжавший из Хонхолоя двадцатипятитысячник-ленинградец Силин и разные районные инструкторы. И когда созрело окончательное решение, они сказали себе: в первый колхоз надо подобрать настоящих хозяев, хороших работяг, чтоб никто на деревне не мог указать пальцем, что вот-де приняли никчемного человека, горлодера или лодыря. Они хотели сделать так, чтоб не развалилась их артель с первых же шагов, — тогда, не дай бог, поднимут старики на смех, и не только партизан отобьешь от колхоза надолго, но и колхозным врагам лишний козырь в руки невольно сунешь. Правду сказать, Епиха с Егором побаивались этого и потому условились о том, что их первый колхоз должен агитировать за себя и авторитетностью своих членов, и спорой, дружной работой. И еще условились они: чтоб не отпугивать попервости народ, колхоз их должен быть самым простым, без объединения рогатого скота.

Епиха съездил в райколхозсоюз, там с его доводами согласились и обещали помочь новому колхозу семенами. Получив такое заверение, Епиха начал действовать…

Собрания в просторной избе Егора Терентьевича шли одно за другим. Каждый день приводили Епиха с Егором сюда кого-нибудь из проверенных надежных людей. Вскоре набралось пятнадцать человек. Кто что плохого скажет об этих людях, кто посмеет ткнуть перстом, — все отменные трудники, все отличные хозяева, а что касается бывших строчников, то ведь и эти всегда и везде, даже у крепышей считались добрыми работниками. Никто не посмеет кинуть грязью в такую артель! Вот эти люди: Епиха, Егор Терентьевич, Ананий Куприянович, Корней Косорукий, Викул Пахомыч, Анохины зятья Мартьян Яковлевич и Гриша, Карпуха Зуй, Василии Домнич, Лукашка, Николай Самарин, бывший председатель сельсовета Аника, Марфа с дочкой Марьей да еще двое справных партизан.

Собравшись однажды вместе, они обсудили план посевной работы, выбрали председателем Егора, а заместителем Епиху… свезли в Егоров широкий двор все плуги и бороны, пригнали туда же всех коней…

— Большое хозяйство теперь у меня! — выходя поутру на крыльцо, сказал Егор Терентьевич. — Бо-ольшое! Как бы только не запутаться мне с ним: дело-то новее нового.

Во дворе уже шныряли конюхи, шорники, чинили сбрую. Викул отбивал в своей кузнице лемеха, — каждый получил сподручную должность…

Егора Терентьевича пугало: как справится он с таким количеством людей, — ведь у каждого артельщика в избе еще три-четыре работника. Епиха же, напротив, находил, что членов маловато и надо привлечь еще хотя бы с десяток хозяев, — тогда будет настоящий колхоз. Недурно было б, рассуждал он, уговорить одного справного уважаемого старика, — за тем народ посыпал бы валом. Вместе с Мартьяном Яковлевичем он заявлялся к тестю Анохе Кондратьичу, уламывал и его и Ахимью Ивановну, но Аноха только кряхтел, сопел да чмыхал… В конце концов Епиха отстал от тестя, препоручил дальнейшее уламывание дотошному Мартьяну.

Забегал Епиха и к Олемпию Давыдовичу, приступал к нему и Елгинье Амосовне:

— Ну, как, записываемся в артель, дядя Олемпий?.. Ждать — то — хорошего мало…

— Оно, знамо, мало, — скреб тот в рыжей своей бороде, — да вот пошто тесть-то твой Аноха… того… боится, што ли? Вот уж войдет, и меня тогда вписывайте.

— Думай, думай, Олемпий Давыдович! — говорил Епиха и шел дальше.

Однажды он навестил первого председателя Мартьяна Алексеевича, бывшего бешеного старосту, а теперь справного мужика.

— Все в колхоз идут, а ты что глядишь? — сказал Епиха. — Тебе-то уж стыдно… партизан, да еще какой! Да и председателем-то удалым был — лучше не надо.

— Эка что вспомнил, — отводя глаза куда-то в сторону, ответил Мартьян. — Когда это было… быльем небось поросло!

— А ты раскачайся… Хуже одному-то ведь будет.

— Хуже ли, лучше ли, — дай поглядеть. Вот погодим, посмотрим… — отозвался Мартьян тусклым, равнодушным голосом.

Все еще жила в нем обида на партию, — не ради ли нее у него вон руки в гладких пятнах и грудь такая же, а она, партия-то, билет у него отняла.

Епиха махнул рукой и побежал дальше.

Спирьку он застал во дворе: примерный хозяин загодя готовился к вёшной.

— Ладные у тебя плужки, Спиридон Арефьич, ладные… в артели бы с такими работать, — начал Епиха.

— Артель пущай сама по себе, — оборвал Спирька.

— Что так?

— А так… Покуда своими руками управлюсь.

— Всегда ли так будет — подумай хорошенько! Ты же ведь партизан бывший!

— Мало ли что партизан! И не проси лучше.

— Всегда ли так-то будет? — повторил Епиха.

— Поглядим. В случае чего скажем свое слово… не ручаюсь только — какое… Своим хозяйством я голь всякую в люди выводить пока не собираюсь.

— Вон ты какой! — Епиха строго смерил быстрым взглядом наросшего черной бородою Спирьку, но тот уже наклонился к плугу и начал ковыряться в нем, давая понять, что говорить больше не о чем.