Семейщина

Главари мятежа весь день толклись в совете, который назывался теперь по-стародавнему сборней. Астаха, Спирька, Листрат наперебой предлагали то одно, то другое. Самоха не знал, кого слушать, что предпринять дальше. Ночью, едва началась стрельба, техник Кравченко куда-то скрылся, — только его и видели. А без него как без рук… Ну, объявили мобилизацию. А чем вооружать мобилизованных, которые к тому же идут нехотя, норовят увильнуть? Ну, арестовали кой-кого, посадили, — какой от того толк? Ну, назначили Астаху по старой памяти старостой, дальше что? Неужто так и будут носиться козырем по улицам вооруженные и безоружные вершники? И бесконечно будут гудеть торжественные колокола? Надо ведь что-то делать! Что? Самоха не знал и серел с лица. И никто не знал…

По совету Спирьки послали гонца в Хонхолой, чуть не с утра уехал он и все не возвращается, — перехватили его, что ли? Какая власть в Хонхолое и кругом — неизвестно. И почему это не ликует народ, больше отсиживается по домам и только пялит глаза, а многие мужики и парни чуть не открыто посмеиваются над беспомощностью горе-главарей?

Помощи и совета — ниоткуда. Артельщики разбежались. Бурятские ламы и нойоны только глазами хлопают. «Тоже помощники, язви их!» — все больше впадал в тоску Самоха. После полудня Яшка Цыган, Мишка, Листрат, Митроха да Андрон, соседи Домнича, набежали к Варваре Егорихе, жене председателя артели, забрали у них всю одежонку, то же сделали у Домнича, — все сундуки вытряхнули, — пощипали Катю Самарину: ей теперь не до одежи, когда мужика убили…

«Все это не то, — говорил себе Самоха, — не то!.. Надо что-то делать. Не век же в колокола бунчать да на конях без толку рыскать…»

К вечеру заседали снова — злые, крикливые, спорящие, как будто руганью можно было преодолеть бессилье и разброд. В конце-концов сошлись на том, что до получения подмоги надо пригнать со степи артельных коней, а самих артельщиков перестрелять на покосе, — где им иначе быть. Спирька и Листрат вызвались исполнить это второе постановление.

— Надо быть, костер зажгут… у костра-то ловко, — сказал Спирька.

Он произнес это так, будто хотел подчеркнуть, что это ему не впервой.

Распоряжение об облаве на артельщиков, выпорхнув за двери сборни, к конникам, помчалось из улицы в улицу, — разве здесь могла быть сохранена какая-нибудь тайна? Фиска, — любопытство заставляло ее то и дело выбегать к совету, — одна из первых поймала эту новость. Она кинулась домой, к матери… Прибегала в избу, лица на ней нет, еле отдышалась.

— Матушка… Сегодня в ночь… артельщиков на покосе… стрелять едут… Епиха! Епиха! — заголосила она. — Я побегу… мамка, побегу!

— Беги, дочка, беги… Господь тебя сохранит… — Ахимья Ивановна дрожащей рукой перекрестила дочку. — Вот стемнеет, ты и отправляйся… Они-то рыскают в степи… О, господи!

— Ничего, мамка, я всех обойду… Не попадусь… Скажу им…

Вздыхая, Ахимья Ивановна принялась шарить в кладовке:

— Надень вот эти ичиги… сумку с харчем возьми… Батьке не промолвись смотри, он где-то с Микишкой на гумне… Хорошо хоть Микишка никуда не бегает, во дворе мастерит чтой-то…

Ночь черным покрывалом одела сопки и степь. В вышине горят, переливаясь, спокойные звезды, они то спрячутся за тучи, то вновь сияют ярче прежнего, будто омытые, — бредут над Тугнуем стада мохнатых туч.

У темной лесной опушки желтеет костер…

— Это они! — шепчет Фиска и торопит свои и без того проворные ноги: «Скорей, скорей! Не обогнали б вершники!..»

Далеко, ох, как далеко до этого близкого костра. Только бы успеть вовремя, все кордоны теперь позади!.. Неустанно сечет она своими ичигами степные травы.

A у костра сидят люди, тихий разговор ведут меж собою:

— Пора уж с сеном кончать да на страду, а тут сиди… Давно пора… Неслыханно, чтоб до успенья сенокос растягивали.

— И трава не ждет, и хлеба поспели… После полудня прибежал Карпуха Зуй, да не один, а еще троих привел, выложил все новости.

— Побоялся, значит, Самоха кокнуть вас, — задумчиво в который уж раз сказал Егор Терентьевич.

— Чувствует, чем это пахнет! — сверкнул черными глазами Василий Домнич.

Ни у кого нет тревоги за себя, знают: советская власть не бросит их на произвол судьбы, не сегодня-завтра выручит. Только б не наделали чего бандиты с оставшимися в деревне бабами и ребятишками… Жалеют Донского и Самарина…

— Это им даром не пройдет! — взмахнул непоседливыми своими руками Викул Пахомыч.

— Оно так есть, — проворковал Ананий Куприянович.

— Вот и попраздновали мы успенье, — грустно усмехнулся Олемпий Давыдович.

— Стали б праздновать, кабы не эта заварушка! — повернулся к нему Корней. — Праздник поневоле: ни литовок, ни хлеба…

— Да, пожрать вроде будто не мешало б… Недосуг нам было харч с собой прихватывать, — Егор Терентьевич исподлобья уставился в костер; он, видимо, все еще переживает события прошлой ночи. — Д-да, восстанье…