Семейщина

Средь этих дум почувствовала Грунька сильную боль внизу живота… голова закружилась, руки вдруг ослабели, в глазах потемнело. И раньше бывало у нее такое и рвота была, — все, все скрыла она от своих, — но никогда еще так остро, с такой пугающей болью. Она выронила из рук голик, выбежала во двор:

«Начинается… господи!»

Епиха возился чего-то в амбаре. Один! Она — к нему.

— Чего на тебе лица нет? Какая беда стряслась? — пристально и тревожно уставился он на нее.

Глаза Груньки сделались большие-большие.

— Я все скажу, Епиха… Долго молчала я, таилась… Рожать мне, ой, рожать, — судорога прошла по лицу ее. — Вези скорее в Мухоршибирь, чтоб никто не знал, никто!

— Дела! — вскинулся Епиха. — Почему в Мухоршибирь, можно фельдшера позвать…

— Нет, нет, родной! В избе лежать — люди ходят… Вся деревня дознается… Бабка ли, фельдшер ли — всё единственно, не надо. Как я Лампее в глаза гляну? Убереги меня от срама…

— Срама-то раньше надо было бояться, не сейчас, — нравоучительно заметил Епиха. — С кем это ты допрыгалась?.. Ну да ничего, — мягко прибавил он.

— Все, все расскажу…

— Ну, иди в избу, собирайся. А я на конный двор, запрягу, харчу в сумку поклади. Недосуг, видно, чаевать?.. Дела! — повторил Епиха и побежал со двора.

Через каких-нибудь полчаса, никому не сказавшись, Епиха и Грунька покатили в санях в район.

По дороге она, всхлипывая и корчась от схваток, поведала брату о своей злосчастной любви.

— Хорош сокол! Язви его в душу! — выругался Епиха. — Да и ты хороша: почему не предупредила, я бы по-другому повернул… Женихи для Фиски у меня нашлись бы… Эк, что натворили!..

Три дня прождал Епиха сестру свою, пока находилась она в больнице. Чего уж валяться ей дольше, раз опросталась, едва из саней вылезла. Улестил доктора — отпустили, но приказали ехать полегоньку и дома еще лежать…

Чего уж валяться ей дольше, раз все обернулось будто по заказу, по Грунькиной жаркой мольбе: младенец родился мертвым.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

На Тугнуе покрывались проплешинами скудные степные снега. День ото дня проплешин становилось все больше, они расползались вширь бескрайними пятнами, лезли на склоны затугнуйских сопок, и степь казалась скроенной из лоскутов — белых и черных, выглядела пестрой и рваной. День ото дня выше и выше ходило в небе весеннее солнце. И уже курлыкающие стаи тянулись в выси с полуденной стороны, оттуда, где Монголия, к синим рубежам далеких хребтов.

Епиха чуть не ежедневно выезжал с кем-нибудь осматривать поля, — то Гришу прихватит, то Егора Терентьевича, то Корнея, то тестя Аноху Кондратьича. Приказ нынче такой вышел: сеять как можно раньше, едва отойдет земля, от этого, сказывают, урожай получится необыкновенный. Агрономы расхваливали преимущества сверхраннего сева. Однако старики, сопровождающие председателя Епиху в его поездках, сомнительно покачивали головами:

— Эва чо придумали! в грязь, чуть не по снегу, сеять! Где это было видано?! Не иначе — сгубим семена, без хлеба останемся.

Епиха только усмехался на эти речи: агрономы напрасно советовать не станут. Он верил во всемогущество науки, ради нее он готов был отвергнуть дедовские навыки и опыт стариков. К тому же Гриша, заместитель, был всецело на его стороне.

Настроение у Епихи было приподнятое. Что ему — его артель еще в первой половине зимы отремонтировала телеги, плуги, сбрую… Во время его болезни Гриша добился первенства по району, а когда стало две головы, еще лучше дело пошло. Что ему, — семена очищать кончают, кони сыты, хоть сейчас запрягай и выезжай на пахоту. Что ему, — он здоров, налит силой и бодростью, вешнее солнце согревает душу, все идет у него как по писаному, бригады организованы, планы утверждены, и он уверен, что намеченное будет выполнено в срок, а может, и раньше и что за дружную вешную артель будет вознаграждена богатым урожаем.

Он уверен во всем этом и, однако же, не хочет и не может успокоиться: как и зимой, по горло занят кузнец Викул Пахомыч, не вылезает из семенного амбара Мартьян Яковлевич, безотрывно блюдет и холит коней Олемпий Давыдович, всем назаходится работа, — чтоб еще лучше, еще слаженнее пошло дело, когда наступит день выезда в поля. Такой слаженности нет и не будет в новой артели, у закоульцев, — рассуждал Епиха.

В новой артели тоже готовятся к вёшной. И там, как у красных партизан, люди разбиты на две бригады, и там триеруют семена. Но у них еще хлопочут с починкой хомутов, но у них хуже выглядят кони: не хватает ни овса, ни сена, и придется ли кормить их вдосталь в рабочую пору, — корму-то ведь в обрез…

Закоульский председатель Мартьян Алексеевич тоже не знает покоя: он выезжает в поля с землеустроителем и агрономом, надо установить массив, собрать воедино пашни новых артельщиков, разбить участки. А тут еще заботы о плугах, о телегах, о сбруе, о кормах… Хватает хлопот Мартьяну Алексеевичу.