Семейщина

— Тянет тебя, паря, на старинку, как брюхатую бабу — на соленый огурец, — обернулся к нему Мартьян. — Ну, да быть по-твоему. Я сегодня не гордый. Что закажут, то и сполняю. Так слушайте. Годов этак двадцать назад прихожу я с приисков. Заработки мои старательские не шибко важные: не везло мне тот раз на золотишко. Однако принес домой разных обнов и гостинцев. Весь капитал порастряс… Прихожу, а баба моя будто и встрече не рада. Что такое? Говорит: неурожай, хлеба нет. Вот ты, мать честная! Обновы есть, а хлеб и деньги кончались. Сарафаны да сапоги жрать не станешь. Что тут делать? Хоть сызнова на прииска сбирайся. Однако недосуг на заработки идти — далече… Кормить семью надо… «Не печалься, — говорю Анне, — будет тебе хлеб». Запряг я коня, да и в Харашибирь с одним спарщиком. Там, по слухам, урожай выдался настоящий. Ну, прикатили туда. Заезжаем к знакомой моему спарщику богатой вдове. В избе, по всему видать, полный достаток. Усадила нас баба за стол, давай блинами потчевать, бутылку дорогим гостям выставила. Пьем, едим, с мороза греемся, — благодать! Речи разные ведем… Баба и говорит: «Не знаешь ли, Митрий, какого снадобья от клопов, чисто одолели, твари проклятые, житья от них нету, хоть из избы беги?» Митрий, спарщик мой, на меня глядит. «Ты, говорит, Мартьян, человек бывалый, приисковый, не знаешь ли, как клопов лечат?» Подумал и отвечаю: «Снадобья, хозяюшка, не знаю, но заговором клопов лечить могу… Слово клопиное такое есть — вмиг из избы через порог гуртом пойдут!» Хозяйка рада-радешенька: «Вестимо, есть такое слово. Сама от людей слышала… Господь тебя мне послал, милый человек!» А милый человек сидит, губы подобрал, глаза выпучил, — вот, думаю, влопался в какую историю! Но виду не подаю. Сижу надутый, как генерал на смотру. Она и совсем поверила. «Возьмешься ли? — спрашивает. — Почем за лечение берешь?» — «Почему не взяться? — отвечаю. — А плата моя известная: не деньгами, мукой». — «А сколько муки?» — «Да пуда четыре отвесишь, и хватит, с других-то я по десяти беру, которые побогаче да при мужиках». — «Ну, что ж, ладно, говорит, лечи…» Вылезли мы из-за стола. Я спросил длинную суровую нитку, подошел к кровати, стал ее ниткой обмерять, а сам неприметно под постелью злой табачище из кармана щепоткой посыпаю… «Уйдите, говорю, все, сейчас шептать над ними зачну». И уж забормотал что-то такое, не разбери-поймешь. Баба кинулась в амбар муку вешать, а я ей вслед: «Готово, дескать, жди теперь три дня, а на четвертый с утра открой двери настежь, они и выйдут один за другим, как по ниточке…» А мука уж отсыпана, взвешена… Подхватили мы с Митрием куль, на телегу закинули, запрягли, поехали… Хозяйка у ворот стоит, в пояс кланяется, спасибо кричит, а мы знай понужаем… Не дай бог, одумается! Да где там!.. Так я с хлебом тот раз и обернулся…

Когда народ вволю нахохотался, старший конюх спросил:

— Ну, и пошли клопы… по ниточке? Не заезжал?

— Дурак я заезжать, что ли… Митрий и тот с той поры глаза ей боялся показать…

— Обманом, выходит, не брезговал ты, Мартьян Яковлевич, в старые-то года, — с упреком сказал Ананий Куприянович.

— Обманом? — теребя бороду, нахмурился Мартьян. — Никому век не заедал, жизнь не портил… Все вот этими, — он поднял к слушателям мозолистые, загрубелые ладони, — все своим горбом… весь век. Капиталов не наживал, никого в дугу не гнул, за глотку не брал. Сытым не всегда от этого был… Э, да что говорить!

Он помолчал и, хитро улыбнувшись, уже мягко, с обычной своей весельцой, продолжал: