Семейщина

Василий Дементеич просидел в тюрьме год. У него не было иных стремлений, кроме одного: поскорее вырваться на волю, поскорее вернуться к своему двору. Он угождал начальству, прилежно работал в мастерской и вскоре снискал себе славу исполнительного и смирного человека. Он знал, что за тихий нрав и старательность полагается досрочное освобождение. И вот его освободили… Нежданный, он явился домой и нашел, что без него домашность, хозяйство, осталось в целости. Правда, приумножения за этот потерянный год никакого нет, но нет и упадка, чего он так боялся в тюрьме. Он сдержанно похвалил жену и племяшей, на радости особой не выказал. Чему радоваться? У него отняли целый год, — сколько мог бы он наработать за это время! Будто заноза засела у него в душе…

На другой же день Василий Дементеич ругал уже Екимку:

— Без меня ты, я вижу, развинтился… Спишь долго, не радеешь… Тетка сказывала — Филат-то куда проворнее тебя. Лень, паря, она до добра не доведет!

Сильно не понравилось Василию Дементеичу, что в его отсутствие Еким выписал «Крестьянскую газету», стал много читать. Деньги на выписку газеты — ущерб хозяйству, но не это главное: не задурил бы с этого чтения парень, не отбился бы от рук.

— Мало что тебе наговорят, ты и слушай! — сердито пробурчал Еким.

Он ушел из избы, не стал продолжать этот обидный для него разговор.

Василий Дементеич зло посмотрел ему вслед. Он вернулся домой еще более ожесточенным, чем был раньше. И вдруг эта новость: племяш выписал газетку! Как спасти свой двор от разора, от погибели, если в его семье началось такое?!

«Сегодня газета, завтра — артель… — мрачно продумал Василий Дементеич. — Не пущу… топором изрублю паскуду!»

И,сбычив по обыкновению лобастую свою голову, он сжал кулаки.

3

Егор Терентьевич дождался-таки своего: наконец-то его Гриша стал полноправным председателем артели. Больного Епиху прямо из правления тогда же увез в Мухоршибирь начальник политотдела. На Епихино счастье, вывернулся невесть откуда Лагуткин на своей легковушке, помог Дмитрию Петровичу бережно перенести и уложить на мягкое кожаное сиденье исходящего кровью Епиху, да так и умчал его в сопровождении фельдшера в больницу. Несдобровать, не подняться бы в этот раз Епихе, если бы не этот счастливый случай. Сказывают, всю дорогу плевался Епиха кровью, а Дмитрий Петрович беспрестанно заставлял его глотать холодное какое-то питье… Только в больнице остановили кровь. С месяц пролежал там Епиха и едва мало-мало окреп, отправил его райком партии в Крым, на курорт. Опять упирался, говорят, Епиха, но ничего уж не хотели слушать теперь Полынкин и другие руководители района, — дали до места провожатого, денег, путевку, вывезли в город, усадили в скорый московский поезд… Только в одном и уступили Епихе: вытребовали к нему Лампею с Грунькой, разрешили повидаться перед дальней дорогой, попрощаться с родными.

Уехал Епиха лечиться в далекий Крым, и остался в артели Гриша полным хозяином. Как тут не радоваться Егору Терентьевичу — исполнилась заветная его мечта!.. Однако недолго тешил он свое сердце: кто-то из начальства намекнул, что неудобно-де быть отцу кладовщиком при сыне-председателе, и Гриша — чтоб разговоров лишних не было — поднял на правлении вопрос о новом кладовщике, и пришлось ему, Егору, передать ключи от амбаров Корнею Косорукому.

— Вот это удружил сынок! — обиженно сказал Егор Терентьевич своей старухе.

— Ему лучше видать, — поджав губы, отозвалась Варвара Леферовна.

Старик целую неделю не разговаривал с Гришей, сердито поглядывал на него исподлобья за столом, но тот, наскоро поев, вылезал, спешил по делам и, казалось, не обращал внимания на батьку.

Сердится старик, и пусть его сердится, — когда-нибудь да перестанет. Ему сразу же было разъяснено, почему он должен передать должность Корнею, это надо понять и… не дуться, как мышь на крупу, — думал Гриша.

Первым не выдержал Егор Терентьевич. Однажды за ужином он зло спросил сына:

— Что мне теперь прикажешь, товарищ председатель? Какую должность предоставишь?.. Нельзя же этак… без дела… Сколь мне ждать, пока назначат куда?

— Не торопись, отдохни, — спокойно ответил Гриша, — сев вот кончали…

— Ну, и что с того, что кончали? — запальчиво сказал Егор Терентьевич.

— А то, что на днях сызнова распределять народ станем, к сенокосу. Правда, бригадиры, полевод, животновод, конюхи, качественники — все остаются на своих местах…

— Может, подметалой каким на конном дворе ваканция свободная для меня найдется! — закричал Егор Терентьевич. — Я эту артель зачинал, я первый был председатель! Ну, теперь, конечно, гожусь в подметалы!.. Удружил, сынок, нечего сказать!.. Или мне в бригаду идти, литовкой и серпом трудодни свои выколачивать?.. Стар уж я для такой работы, не пойду!..

— Ну, разошелся!.. Никто тебя не заставляет… Придумаем что-нибудь, — улыбнулся Гриша.

Ему стало жаль отца, как-то неловко за него — до чего отстал старик, и тщеславия в нем, видать, больше осталось, чем ума. А ведь умным мужиком считался он когда-то на деревне!

4