Семейщина

Широко раздвинулся круг жизни. Она стала разнообразнее, привлекательнее, потекла быстрее, каждый день несет интересные новости… Как-то неприметно для самой себя Ахимья Ивановна выдала, вслед за Фросей, замуж двух последних дочек — Катьку и Грипку, — не выдала, а сами они выскочили за вернувшихся из армии парней. В старое время это было бы крупное семейное событие, и пусто враз стало бы в избе, а теперь некогда замечать пустоты, — приходит ежедневно народ, ведет артельные разговоры, дни и недели бегут, наполненные и впрямь большими, волнующими событиями. Досуг ли тут долго задумываться над тем, что касается только своей семьи? Ну, ушли Катя с Грипой, и пусть их: не в дальнюю же сторону ушли, а в свою артель. Как работали на всех, так и сейчас работают… значит, и на нее, старую Ахимью. Добро, что сумела вырастить работящих дочерей, — убытку от них артели не будет…

Если бы не беспокойное сердце Ахимьи Ивановны, совсем бы ладно жилось ей. Уж очень горяча и сострадательна старая, — невозможно ей безразлично пройти мимо печальных новостей, не повздыхать, не поохать, не пригорюниться. А печали плодятся в жизни рядом с радостью. Вот свалила с ног хворость зятя Епиху, увезли его в далекий Крым, — как не запечалиться тут: осталась артель без неоценимого, золотого председателя… в самые тугие годы вывел он артель на широкую дорогу. Правда, Гриша Солодушонок, хоть и молод, хоть и набедокурил у них в семье с незадачливым своим сватовством, тоже с головой, тоже не дает промаху и все как будто умеет и знает. Но как все же поведет он артель, той ли дорогой? Не сбился бы! Что ни говори, Епиха только в грамоте отстал от Гриши, а во всем прочем — он главный, он указчик. Молод еще Солодушонок. Так ли будут слушать его артельщики, как Епиху?.. Вернется ли Епиха, не сложит ли в далеком краю свои кости?

Печалилась Ахимья Ивановна об Епихе, о председателе, о любимом зяте, шла к Лампее, старалась ее ободрить и утешить, хотя сама нуждалась и в том и в другом…

Редко-редко приходят к Ахимье Ивановне думы о минувшем. Разве что Василий с Хамаидой навернутся погостевать в большой праздник, разворошат старое, и тогда разом повздыхает она и об отце, одиноко лежащем на крутом склоне оборской сопки, и о погибшем от японской пули брате Андрее, и о безногом Федоте, и о дедушке Ипате с Самохой, обо всех тех, кому довелось до конца испить горькую чашу. А больше и не с кем о том поговорить, кроме разве Андреича, который нет-нет да и заскочит на денек мимоездом, как тогда, после того успенья.

В противоположность своей старухе, Аноха Кондратьич не шибко-то задумывался над смыслом происходящего и особой радости от побед артели не испытывал. Ему казалось, что жизнь из месяца в месяц становится суетливее, хлопотнее. И когда все это устоится, войдет в норму, станет не новиной, а обычным, спокойным и привычным — никому не известно.

Аноха Кондратьич больше замечал неприятное, непорядки, больше ворчал и досадливо чмыхал, чем испытывал удовлетворение от колхозных дел, в которых он не слишком-то разбирался. Новые порядки выводили его из себя: коня достать — бригадиру кланяйся, не всякий-то раз и получишь; тут бы надо на мельницу ехать или по дрова или полыни для буренки накосить да привезти, а пойдешь на конный двор — все лошади в разгоне. Или, к примеру, распределение доходов и кормов, — все ему сдается, что его обошли.

К своему двору Аноха Кондратьич, как и в старые годы, больше привержен: загадает бригадир куда-нибудь стариков, он идет с неохотой, и день этот кажется ему потерянным.

— Стар уж я, чтоб Ванька Сидоров гонял меня! Пусть-ка молодые поработают… Мы свое отробили… — ворчит он.

Многое в артельной жизни шатко, наперекор старине: расплодились среди артельщиков табакуры… Никишка, сказывают, табачок на своем тракторе похватывает… Какой-то силос, квашенину эту, придумали — зачем она, когда на Тугнуе травы сколько хочешь? И к чему этот совхоз на степи построили, — разве на низу может хлеб уродиться? Немалых денег поди это стоит, а проку пока не видать…

Аноха Кондратьич любил поговорить с домашними о бесполезности совхоза «Эрдэм»: хлеба все равно не будет, — да не видать, чтоб и сеяли его, — так что-то строят. Дворы поставили, конюшни, амбары, да еще громоздят какую-то чертовщину вверх, — высокая, издали на степи заметна. А откуда, к слову, воду совхоз достанет: колодец копай — воды на степи не скоро достанешь… И когда он узнал, что эта вышка, на верхушке которой мелькают вкруговую крылья, — ветродуй, — предназначена для подведения воды из ближайшей речонки, а также для добывания электрического огня, он покрутил головой, не очень поверил, с сомнением сказал:

— Вот те и чертовщина… Ветродуй, хэка, паря!.. Придумают же ученые люди!.. И как оно воду качать станет?..