Семейщина

Многого не понимал Аноха Кондратьич, в делах окружающих его людей было для него мало достоверности, но, считая себя человеком хитрым, он не выносил свои сомнения на суд людской, — неудобно наперекор идти, ведь он же первейший из первых артельщик, мыслимо ли под собственную артель подкапываться? Епиха — да что Епиха! — первая же Ахимья осмеет, а кто другой, может, и на заметку возьмет: вот ты, дескать, Аноха, какой!..

Лишь изредка, в тесном кругу надежных людей, разрешал Аноха Кондратьич себе пустить какую-нибудь подковырку. Обычно случалось так: пересмешник Мартьян Яковлевич заведет тестя, а старик и брякнет что-нибудь, сунется со своим стариковским недоуменным вопросом или советом насчет артельных беспорядков, как это, дескать, так, почему раньше этого никто не делал, а делали так-то и так, и выходило проще, удобнее?

Покусывая бороду, пересмешник Мартьян похохатывал, еще сильнее подзуживал старика…

По-настоящему отводил душу Аноха Кондратьич с сыном-трактористом. Тут он уж не считал для себя обязательным поддакивать и вилять, — о том, что ему не нравится, говорил прямо, в лоб, резко, с отцовской грубостью.

— Много ты понимаешь! — в свою очередь, щетинился Никишка.

Он не желал отступать перед стариком, который и впрямь отстал, и неизвестно, когда войдет в настоящее понятие.

— Хэка, паря! — сердито фыркал Аноха Кондратьич. — Старики по нынешним временам не в счет… А кто тебя выкормил-выпоил? Ты то забыл?!

Стычки между отцом и сыном происходили довольно часто, но, как и прежде, они не вели к разрушению семейного лада. Аноха Кондратьич мог шуметь и кричать, но был отходчив, а Никишка, несмотря на свое упрямство, проявлял снисходительность: много ли, мол, с батьки возьмешь… его не переделаешь. Он разговаривал со стариком тоном неизмеримого превосходства, с насмешливой прищуркой: он знает себе цену, он — тракторист, у него больше всех трудодней, он — кормилец семьи. В этом Аноха Кондратьич отдавал сыну должное, считался с высоким заработком Никишки. Но лучше всего умеряла задорный пыл обоих спорщиков Ахимья Ивановна, она не любила бесполезного, по ее мнению, рева, — цыкала на старика:

— Ну чего ты его учишь! Без тебя учителей у него хватает.

А сыну говорила:

— Связался… с кем связался, прости господи!

6

В страду Лампее пришлось туго. Епиха далеко, в Крыму, надо самой добывать трудодни, а ребятишки маленькие, нянька еще не подросла, и как на грех тихо покинула этот мир престарелая бабка Алдошиха. С кем оставлять ребятишек в избе?

Долго думали над этим Ахимья Ивановна с Лампеей, долго искали выхода и пришли к заключению: надо открывать ясли, иначе хоть отказывайся от работы… И оставлять малолеток на целый день голодными нельзя, и не выходить на страду нельзя…

Еще в прошлом году Лампея слышала о хонхолойских яслях, — детным бабам большая это подмога, настоящая благодать. Потолковала она с бывшими делегатками, с активистками… походила Ахимья Ивановна по дворам многодетных вдов… Собрались бабы, пошли в контору к председателю Грише:

— Давай нам помещение под ясли. Не дашь — страдовать не пойдем! На кого ребятишек оставлять прикажешь?!

Гриша обещал помочь, поговорил в сельсовете — и вот пустующий, на две половины, высокий дом сосланного начетчика Амоса перешел в ведение матерей.

Артель дала столы, скамейки, плотники сколотили кровати, а посуду, чашки, ложки притащили из дому женщины, каждая что могла.

Высокий дом, много месяцев стоящий заколоченным, распахнул свои ставни, ожил, огласился криками детворы.

Правление назначило заведовать яслями Лампею: она начинала, ей и книги в руки. Дали ей в помощь двух нянек да повариху, — и пошла работа.

Только не все бабы согласились приносить по утрам своих детей в ясли. Нашлись такие, кто побоялся, кто не доверял Епихиной Лампее, бабе без кички, не знающей страха божия, — кто ее знает, может, у нее дурной глаз. Попервости стали таскать в ясли детей лишь молоденькие да те, которым и впрямь деться некуда. Потому и ребятишек в яслях было не густо. Но Лампея была довольна.

— Для себя старалась, а выходит, и для всех, — говорила она.

И старая Ахимья Ивановна радовалась:

— Вот тебе и страда! Недолго ты на нее походила! Дня три, кажись… А трудодни и за это получишь!..

— Ахтивистка! — сказал Аноха Кондратьич и покрутил головой.

По-прежнему распевала в свободную минутку свои песни приунывшая было Лампея и о яслях, о том, как хорошо она теперь устроена, отписала в Крым своему Епихе.

7

Одиноко и нелюдимо жил Василий Дементеич после годичной отсидки в тюрьме.

— Шелковый, тихий совсем мужик стал, — говорили о нем никольцы.