Семейщина

И верно: еще сильнее, чем прежде, замкнулся он в своем дворе, почти перестал показываться на людях. И потому страшно удивился он, когда однажды зимним поздним вечером пожаловал к нему нежданный гость… Какое могло быть к нему, Василию, дело у старого Цыгана, с которым не то что он, но и покойный батька Дементей не собирался якшаться? Еще в прежние годы шел по деревне слух, что Цыган — вор, нечистый на руку человек, и ребята у него такие же. Какое же касательство мог иметь он к честным хозяевам. Никогда не поддерживали знакомства с Цыганом ни батька, ни тетка Ахимья, никто из уважаемых мужиков, — за глаза о Цыгане и цыганятах говорили только худое, презрительно, осуждающе, — позор всему честному народу! Так издавна привык думать он о старом Цыгане, и вот сейчас этот плохой человек стоял у порога.

Василий не сразу узнал его при свете тусклой лампы, с минуту вглядывался от стола в неясные очертания гостя у дверей, а потом, расширив от изумления глаза, ответил на приветствие:

— Здорово… Клим Евстратьич, что ли?.. Проходи.

— Он самый, Дементеич, — шагнул вперед Цыган и, поставив палку к стене, размашисто перекрестился.

— Здорово живешь!

Уселся на лавку, по-старинному тягостно замолчал… Теряясь в догадках, Василий Дементеич наконец спросил:

— По какой надобности, Клим Евстратьич… с радостью или горем?

Цыган усмехнулся:

— С радостью нынче народ отходил… пойди найди ее, радость-то. Сам знаешь…

Неопределенный ответ еще больше разжег любопытство Василия, и, сгорая от нетерпения и порядком струхнув, — с какой бедою заявился к нему этот неприятный старик? — он поднялся, шагнул к Цыгану, уставился на него исподлобья:

— Ну?

— Да что ну, — тем же тоном, будто издеваясь над хозяином, продолжал Цыган, — беда наша известная… общая беда — артели эти.

— Это как есть, — поддакнул Василий Дементеич и снова сел на лавку.

— Вот!.. Наступили они на душу мужикам… всем нам, одноличникам… Ты, часом, не думаешь вписываться?

— И думки такой не было. Невозможное дело! — зло ощерился Василий.

— Знал я, к кому иду, — будто про себя сказал Цыган. — Нас с тобой не жалуют нынче, Дементеич… Житья не дают, день ото дня туже этот аркан на шее захлестываться будет.

— Дак туже! — согласился Василий.

— Ты вот в тюрьме отсидел. А за что, спрашивается? Да ни за что!.. И то подумай: теперь ты у них на особой примете…

Василий Дементеич опустил голову, призадумался.

— Как себя соблюсти, свой двор уберечь от разора, от порухи? — шевельнул Цыган тяжелыми своими плечами.

Разговор начинал интересовать Василия, был ему по душе, хотя он и не понимал, куда клонит неурочный нежданный гость.

— Как уберечь, я говорю? — продолжал старик. — Сидеть сложа руки не приходится — заклюют.

— А что же делать? — встрепенулся Василий.

— Не приходится, — повторил Цыган, — просидишься… По-умному-то надо бы тебе с Варфоломеичами в артель войти…

Василий досадливо мотнул головой.

— Погоди, погоди… По-умному ежели, говорю. Но так нынче не выйдет… Ежели все сговорились бы, да вошли, да завалили артель, — добро было бы! А того и нет. Свои-то все испужались, по совести зачинают в артели работать… боятся… Там ты теперь лишний. Запрягут — не пикнешь. Или выкинут, разорят дотла, или… того похуже… Когда нет согласия, одному там делать нечего!.. Я тебе так скажу, Василий Дементеич: ежли хочешь за себя постоять, ищи верных людей на стороне, не в колхозе. Они есть, такие люди, много их!.. Ты не думай: если скопом приняться, то и все колхозы свалить к антихристу можно. Один то сделает, другой — это, и, смотришь, покатится артель под уклон… Ты только слово мне дай… Дай крепкое слово!.. А сидеть, ждать, когда придут к тебе, выкинут тебя из твоего же двора через заплот, — станем ли мы того дожидаться?! Ведь край пришел, живой край!.. Ты подумай!.. Так и так погибель… Так уж лучше… зубами в горло им вцепиться, чем мокрой курицей, как Куприян, крыльями трепыхать… В горло вцепиться, но… чтоб они и не узнали… исподтишка, исподтишка…

Долго говорил Цыган, и — странно — чем путанее была его речь, тем яснее становилось Василию Дементеичу, что старик кругом прав. Будто не с ним, Василием, а с его душой беседует старый Цыган, — каждое слово его находит отклик в сердце. Неприязнь к Цыгану сменялась чувством признательности, — этот человек пришел спасти его от погибели, раскрывает ему глаза, обещает помощь…

Ворота заскрипели: из лесу возвратились с дровами ребята.

— Что ж… я согласен, — поднялся Василий Дементеич и подал старику палку: поторопись, дескать, не задерживайся…

8

Полная луна катится над Тугнуем в высоком звездном небе. Снег, куда ни глянь, вспыхивает серебряными искрами в неверном лунном свете. Степные дали затянуты туманной мглою: к ночи окрепчал мороз… Далеко слышен скрип саней. Цыган частенько осаживает лошадь, — ему кажется, что полозья свистят слишком гулко. Остановившись, он прислушивается… кругом тишина, глухо молчит степь.

— Вот язва! — ворчит Цыган. — Светло… Он едет дальше…