Семейщина

— О-о-о! — протяжным стоном отозвалось оттуда.

— Что? — вне себя от страха и дурного предчувствия, повторил Дементей Иваныч.

Он кинулся к ребятам, к Ваське, нагнувшемуся над чем-то… над кем-то?

Федот! Запрокинув голову, парень лежал на траве с судорожно поджатой ногой… трава вокруг потемнела от крови.

Оттолкнув старшего сына, Дементей Иваныч склонился к Федоту. Кровь непрерывным током била из-под его колена. Шматки мяса вывалились из опаленных, разорванных штанов.

— Везите скорее… домой, — не разжимая плотно стиснутых зубов, проговорил Федот.

— Беги за конем! Что уставился! — заорал на остолбеневшего большака Дементей Иваныч.

Он стащил с раненого сапог, располоснул ножом штанину, белым рушником перевязал ногу под коленкой, а другим полотенцем туго стянул ее выше раны. Все это заняло у него не больше минуты.

Долго потом, спустя месяцы, не мог припомнить Дементей Иваныч, как он вытаскивал нож из-за голенища, как подвернулась под руку сумка с домашним припасом, с чистыми рушниками.

— Может, уймется кровь, — переводя дух, шепнул он. Федот застонал от боли, пожаловался на тугую повязку.

— Откуда был стрел? — низко нагнулся Дементей Иваныч над ухом раненого сына.

— Из кустов… близко… вплоть…

— Кто?.. На кого дума?

— Спирька с Лукашкой, кто ж боле.

— Спирька с Лукашкой? — изумился Дементей Иваныч: он ничего не ведал ни о странной этой дружбе, ни о сговоре новоявленных дружков против Федота еще под Читой. — Ну, Лукашка… понимаю… старый нам лиходей. А Спирька-то?..

— Заодно… Спелись меня погубить… На Астахино богатство не одни мы заримся!.. Скараулили.

— Да где им было выследить нас? — все еще не доверял Дементей Иваныч: слова сына казались ему бредом.

Мучительно долго тянулись минуты, — куда запропал Васька с конем… Дементей Иваныч попробовал было крикнуть в рупор сложенных ладоней, повернутый в слепую темень луговины, но раненый вдруг громко застонал…

Как никогда тряской показалась Федоту бесконечно длинная дорога — камень, кочки, болотные елани. В телеге было неудобно и муторно лежать: куда ни повернись, нудила простреленная нога. Он часто вскрикивал на выбоинах. Дементей Иваныч то и дело поправлял сено под отнесенной в сторону страшной ногою.

Молча доехали они до деревни. Еще не рассвело. В избе зажгли лампу. Над Федотом склонились перепуганные лица Павловны, Дарушки, Андреича.

— Дядя, тут медлить нельзя… Запрягай ходок, вези из Хонхолоя фельдшера, — решительно сказал Андреич.

— Не послать ли за бабкой — кровь заговорить, чтоб перестала? Вишь, рушник наскрозь… — перебила Павловна.

— Нужды нет, — ответил Дементей Иваныч, — кровь запеклась. Андреич рассердился:

— С этими бабками вы оставите парня без ноги. Немедленно фельдшера!.. Я сам поеду, только запрягите.

Но оказалось, что запрягать некого: кони в поле, а кобыла, на которой приехали с Обора, еще не кормлена и должна отдохнуть.

— Лучше пусть конь не поест, чем ногу отрезать! — заволновался студент.

— Заладил одно: отрезать. Ты еще накликай беды! — озлился Дементей Иваныч.

И тут же подумал: «Он еще в голову растет — не в ум! Молод еще меня учить! Без сопливых обойдемся!»

С рассветом Андреич пошагал в Хонхолой.

Тем же почти часом под окно Дементеевой избы пожаловал непрошеный гость — сам председатель Мартьян. Не слезая с коня, он постучал бичом в оконный переплет:

— Дома хозяин?

— Дома, — высунулась. Павловна. — Зови его…

Дементей Иваныч подошел к окну:

— Здорово, Мартьян Алексеич. Заходи в избу.

— Здравствуй. Заходить недосуг… Я по делу: где Федота скрываете? — Мартьян чуть улыбнулся углами губ.

— Да кто ж его скрывает, ты что! — замахал руками Дементей Иваныч. — Тебе наговорят, а ты и слухай…

Вчерась с позиции прибыл, в избе лежит раненый… Зачем нам его скрывать?. Хошь — зайди, погляди.

Мартьян спрыгнул с коня, прошел в горницу, где на широкой кровати, обложенный подушками, лежал Федот.

Мартьян глянул на его заметно утолщенную ногу, на кровяные повязки, покачал головой и молча, не прощаясь, вышел.

Вдоль улицы запылил копытами его быстролетный конь. Дементей Иваныч провожал Мартьяна кривой усмешкой в спину.

В тот же день, на рассвете, с оборских покосов в деревню, скакали двое вершников. Они скакали не трактом, а напрямки через щеки сопок, через лесные колдобины.

— Я видал, как он скорчился к огню… — Однако угодили? — сказал Лукашка.

— Набок свалился — беспременно попали, — подтвердил Спирька — враз оба стреляли, кто-нибудь да врезал. Беспременно!

— Это не счет… Теперича вот гадай: опрокинулся лиходей или так себе… подранен?

— В том-то и загвоздка вся. Ранили, — поправится, живуч, зверюга! Какой с этого толк?

— Наповал бы!

— Жди теперь случая…

Дружки проговорили до самой околицы. Неизвестность мучила их… Только в деревне смогут они узнать, насколько меток оказался их совместный выстрел.

11

— Гангрена… да-с… — дотронувшись до непомерно вздутой синей ноги Федота, будто про себя произнес фельдшер.

Синяя, пергаментная, кожа треснула неживыми ломаными складками в нескольких местах. Фельдшер снова потрогал ее пальцем, она двигалась по мякоти, словно отклеилась. Нога, издавала дурной запах.