Семейство Майя

Карлос видел, как она дрожит, как она побледнела… Но он не слышал ее слов и не понимал их. Он был ослеплен сознанием, что его любовь, таимая до сих пор глубоко в сердце, вырвалась наконец, ликуя, и, легко пройдя сквозь мнимо твердый мрамор прекрасной груди, ударилась о ее сердце и высекла в нем ответное пламя… Он видел, как она дрожит, он видел, что она его любит… И, со строгой торжественностью вступая в права владения, он медленно взял ее руки в свои, и она не отняла своих рук, вдруг покорившаяся, ослабевшая, побежденная. И Карлос целовал ее руки, то одну, то другую, то ладони, то пальцы, тихо шепча:

— Любовь моя! Любовь моя! Любовь моя!

Мария Эдуарда клонилась все ниже и почти упала в кресло; и, не отнимая рук, обратила на него взгляд, полный любви и затуманенный слезами; потом проронила чуть слышно и умоляюще:

— Но я должна непременно вам что-то сказать!..

Карлос опустился на колени возле ее ног.

— Я знаю, что вы хотите мне сказать! — с жаром воскликнул он, приближая лицо к ее лицу и не давая ей говорить: он не сомневался, что угадал правильно. — Не трудитесь говорить, я все знаю. Я столько раз думал об этом! Вы мучаетесь тем, что любовь, подобная нашей любви, может превратиться в пошлый адюльтер… Но с той минуты, как я сказал вам о моей любви, вы — моя жена перед богом…

Она, отодвинувшись, посмотрела на него с каким-то смятенным выражением и словно не понимая. Карлос сжимал ей руки, желая перелить в нее всю обуревавшую его страсть, и продолжал еще тише:

— Когда я думал о нас, я мечтал, что мы станем жить друг для друга, вдали отсюда, вдали от всех; все наши нынешние связи будут разорваны, и, чтобы уберечь нашу любовь от людских наветов, мы уедем в какое-нибудь уединенное место и поселимся там навсегда… Мы увезем с собой Розу — разве мы можем с ней расстаться… И станем жить втроем, совсем одни, и будем счастливы!

— Боже мой! Мы должны бежать? — прошептала она изумленно.

Карлос поднялся с колен.

— А как нам еще поступить? Как мы еще можем поступить, не запятнав нашей любви?

Мария не отвечала: она сидела неподвижно, подняв к нему бледное как воск лицо. Но было похоже, что какая-то неожиданная и тревожная мысль мало-помалу зарождается в ней, подчиняя себе все ее существо. Ее расширенные глаза светились беспокойным блеском.

Карлос хотел сказать ей… Но легкий шум шагов по ковру гостиной остановил его. Домингос вошел, чтобы унести чайный поднос; оба они, потрясенные жаркой бурей страсти, не могли дождаться, пока он соберет пустые чашки; его домовитое хождение казалось им бесконечным. Мария Эдуарда, не выдержав, укрылась за кретоновыми шторами и стала смотреть в окно. Карлос присел на софу, перелистывая дрожащими руками иллюстрированный журнал. В голове у него все путалось, он с трудом понимал, где он находится… Еще вчера, еще несколько минут тому назад, он в разговоре с ней церемонно называл ее: «Моя дорогая сеньора»… Один взгляд — и вот они уже должны бежать вместе, и она отныне — высший смысл его жизни, тайная жена его сердца.

— Что-нибудь еще угодно вашей милости? — спросил Домингос.

Мария Эдуарда ответила, не поворачиваясь:

— Нет.

Домингос вышел и притворил за собой дверь. Мария Эдуарда медленно приблизилась к Карлосу: он ждал ее, протягивая к ней руки. Все ее тайные сомнения растворились в порыве нежности. И все же она вновь заколебалась перед лицом страсти, готовой полностью завладеть ею, и с необъяснимой печалью прошептала:

— Но вы так мало знаете меня!.. Так мало! А хотите все разрушить и соединиться со мной навеки…

Карлос, взяв ее за руки, мягко усадил рядом с собою:

— Я знаю вас достаточно, чтобы ценить превыше всего на свете и чтобы любить вас всю жизнь!

Мария Эдуарда задумчиво молчала, словно пытаясь унять последние сомнения, все еще не покинувшие ее сердца. Потом из груди ее вырвался протяжный вздох:

— Пусть будет так! Пусть будет так… Я хотела вам кое-что сказать, ну да ладно… Лучше так!..

Как мы можем еще поступить? — вновь спрашивал Карлос, сияя улыбкой. Это единственно достойное их серьезное решение… И не следует тревожиться; они любят друг друга, верят друг другу беспредельно; он — богат, а мир — велик…

И она повторяла, теперь с уже большей твердостью, — видно было, что решение это все глубже укоренялось в ее душе и она готовилась подчиниться ему вся и навсегда:

— Пусть будет так! Так лучше!

Минуту они молчали, в немом восторге глядя друг на друга.

— Скажите мне по крайней мере, что вы счастливы, — проговорил Карлос.

Она обняла его, и губы их слились в глубоком, нескончаемом, но почти бесплотном из-за ощущаемого ими ликования поцелуе. Потом Мария Эдуарда подняла ресницы и сказала ему совсем тихо:

— Прощайте, оставьте меня одну, идите.

И Карлос, взяв шляпу, вышел.

Карлос приехал в Оливаес на следующий день рано утром, когда Крафт, который уже с неделю не появлялся в «Букетике», прогуливался перед завтраком в саду. Обменявшись рукопожатьем, они поговорили об Эге и о возвращении Коэнов. После чего Карлос, обведя широким жестом сад, дом и все до самого горизонта, спросил, смеясь:

— Хотите продать мне все это, Крафт?