Семейство Майя

Она посмотрела на него с шутливым возмущением. Ну вот, мисс Сара! Мисс Сара превосходнейшим образом поправляется… Но теперь его ждут здесь не как врача, а как друга; в нем здесь нуждаются.

Карлос, не находя слов от охватившего его смятения, подошел к Розе, которая перелистывала за столом новую книгу с картинками; нежность и беспредельная благодарность переполняли его сердце; и, не осмеливаясь излить их перед матерью, он обратил их на дочь, долго и трепетно гладя ее головку.

— Эту книгу мне сегодня купила мама, — сказала Роза, не отрываясь от картинок. — Я тебе потом расскажу… Это разные истории про животных.

Мария Эдуарда встала и принялась не спеша развязывать ленты у шляпы.

— Не хотите ли выпить с нами чашку чая, сеньор Карлос да Майа? Я просто умираю от желания выпить чашечку. Какой чудный день, не правда ли? Роза, расскажи про нашу прогулку, пока я пойду сниму шляпу…

Карлос, оставшись с Розой наедине, сел рядом с ней и, отведя ее ручки от книги, взял их в свои.

— Мы были на бульваре Звезды, — стала рассказывать девочка. — Но мама не захотела погулять там подольше: она боялась, что ты не застанешь нас дома.

Карлос поцеловал, одну за другой, маленькие ручки Розы.

— И что же ты делала на бульваре? — со счастливым вздохом спросил он ее.

— Бегала на роликовых коньках: у меня новые ролики…

— Хорошие?

— Ерундовые.

Ерундовые! Кто научил ее такому некрасивому слову?

Роза улыбнулась. Это Домингос. Домингос знает много забавных слов… Он говорил, что Мелани — штучка. Домингос такой шутник.

Карлос принялся вразумлять ее: такая милая девочка, в таких красивых платьицах не должна говорить подобных слов. Их говорят только всякие оборванцы.

— Домингос не оборванец, — возразила Роза строго.

Но тут же она вспомнила о другом, захлопала в ладоши и, забравшись к Карлосу на колени, сияя улыбкой, продолжала:

— Он принес мне с рынка сверчков! Домингос принес мне сверчков… Ты знаешь! Ниниш так их боится! Ужасно! Я никогда не видела, чтобы она так пугалась! — и, снова став серьезной, добавила: — Мама так ее балует… Просто беда!

Мария Эдуарда, приведя слегка в порядок свой туалет и прическу, вернулась в гостиную; услыхав слова Розы, она пожелала узнать, кого это мама испортила своим баловством… Ах, Ниниш? Бедная Ниниш, как раз сегодня утром она была наказана!

Роза залилась смехом и снова захлопала в ладоши.

— Ты знаешь, как мама ее наказывает? — восклицала она, дергая Карлоса за рукав. — Знаешь?.. Она говорит ей строгим голосом по-английски: «Bad dog! Dreadful dog!»[104]

Роза была необыкновенно мила, когда произносила эти слова, подражая суровому голосу матери, и поднимала пальчик, грозя Ниниш. Бедная Ниниш, вообразив, что ее снова «наказывают», пристыженная, залезла под софу. И Розе пришлось подползти на коленках по тигровой шкуре к софе, вытащить Ниниш и долго успокаивать ее, обнимая и твердя, что она хорошая собака, красивая собака и что Роза просто повторяла мамины слова…

— Поди дай ей воды, она, верно, пить хочет, — сказала дочери Мария Эдуарда, направляясь к своему красному креслу. — И вели Домингосу, чтобы он подал нам чай.

Роза с Ниниш убежали. Карлос занял свое обычное место в репсовом кресле у окна. В первые мгновенья от какой-то новой близости, возникшей между ними, наступило неловкое молчание. Мария Эдуарда нарушила его, пожаловавшись на жару, и рассеянно развернула вышиванье; Карлос продолжал молчать, как будто все слова, которые готовы были, но не осмеливались сорваться с его уст, в этот день утратили свою надобность, ибо он почти твердо знал, что, как бы она ни закрывала перед ним свое сердце, все эти слова угадываются ею.

— Этому вышиванью, похоже, не будет конца! — промолвил наконец Карлос, желая вновь видеть ее, как всегда, спокойной и погруженной в свое рукоделие.

Разложив вышиванье на коленях, она ответила, не поднимая глаз:

— А разве все нужно заканчивать? Величайшая радость в том, чтобы делать, не правда ли? Сегодня стежок, завтра еще один — и уже что-то сделано… А зачем все непременно доводить до конца?

Тень прошла по лицу Карлоса. В том, что было сказано ею и касалось всего-навсего рукоделия, он почувствовал неутешительное сходство со своей любовью, любовью, которая заполняла его сердце, как стежки — канву: и то и другое делалось теми же самыми белыми прекрасными руками. Неужели она хотела держать его здесь, подле себя, подобно нескончаемому вышиванью, с его все возрастающей и незавершенной любовью, хранить в корзинке для шитья лишь затем, чтобы рассеивать скуку уединения?

И Карлос ответил, волнуясь:

— Вы не правы. Есть вещи, которые существуют, лишь будучи завершенными, и дают счастье лишь тем, кто не боится этого.

— То, что вы говорите, слишком мудрено для меня, — проговорила она, краснея. — И слишком загадочно…

— Вы хотите, чтобы я выразился яснее?

В эту минуту Домингос, приподняв портьеру, объявил, что пришел сеньор Дамазо.

Мария Эдуарда сделала нетерпеливый жест:

— Скажи, что я не принимаю!