Семейство Шалонских(Из семейной хроники)

Прощаясь с ним, матушка взяла его голову в обе руки, нагнула ее и поцеловала его волосы. Он был, по-видимому, так тронут, что со слезами на глазах поцеловал ее руку, кланяясь низко. В то время такое отступление от обыкновений и принятых форм было очень знаменательно, и он безмолвно благодарил матушку за выказанную ему нежность. Он стоил ее; все, что он говорил, как относился к матушке, и самая заботливость о собрании вещей брата, прелестная траурная из черного дерева шкатулка, заказанная им в Париже, — все это свидетельствовало о чуткости и деликатности его сердца. Если он произвел на всех нас хорошее впечатление, то надо думать, что и мы ему понравились. Он приехал опять через шесть недель и был принят, как близкий родственник.

— Теперь, — сказала ему матушка, — я вас так скоро не выпущу.

— Как прикажете, я в вашей воле, — отвечал он кратко и просто.

XI

Если Семигорской понравился всем с первого раза, то теперь это впечатление перешло в положительную к нему любовь — да и нельзя было не любить его. Он был начитан, говорил красно, рассказывал интересно, отличался особенною вежливостью, но вместе с тем откровенностию. Прямота его была неподкупна. Так, например, его мнения часто противоречили мнениям тетушки Натальи Дмитриевны, и он, не смущаясь, это высказывал. Однажды тетушка, говоря о войне, очень негодовала на французов и тут же на немцев; она выразила мысль, что только Россия и русские велики и сравнить их ни с кем невозможно.

Он восстал против такого мнения.

— Я сам русский, — сказал он, — люблю мою землю, и конечно в дни опасности готов положить за нее мою голову; я имел честь сражаться за мое отечество и старался делать свое дело, но смею вас уверить, что ни Франция, ни Германия не могут сравниться по благосостоянию с нашим отечеством.

— Как так? — воскликнули тетушки.

— Образованнее они нас, да и живут иначе. Благосостояние большое, во всякой деревне чистота, опрятность, трезвость, изобилие, а пуще всего чистота. У всякой избенки деревья, или садик. Пьяных я не видал. Трудолюбие, порядок, особенно в Германии.

— Но вот Сереженька писал, что во Франции остались в деревнях одни бабы.

— Это правда; Гишпания и Россия обезлюдили Францию — но убыль народа поправима. Через 20 лет следа не будет, а их порядок и трудолюбие обогатят их снова, ибо теперь от постоянных войн они заметно обнищали.

— Сережа писал, что малорослы они, что наши гвардейские молодцы и бить их не хотели, а хохотали.

— Да, знаю, тогда это наши рассказывали, сами очевидцы рассказывали, но дело это не мудрое, простое. Мужчин не было — набрали детей пятнадцатилетних, и эти дети, одержимые любовию к отечеству, бросались храбро на наших молодцов. Ведь это пигмеи только по росту и по летам. Духу-то у них было много, у детей у этих. Сожалеть надо о земле, где все взрослые погибли, и одни дети остались для защиты отечества. Говорили тогда, что наши солдаты расхохотались, но это смех был добродушный, а не злой. Солдат, и всякий простой человек, чует доблесть врага и не оскорбит его намеренно. Поверьте, что таково благосостояние тех стран, что были бы мы счастливы, если бы могли от них позаимствоваться многим.

— А вот вы все же к себе спешили, — сказала тетушка не без иронии, — там не остались.

— Я русский, и мне у себя лучше. Тут моя родина, мои родители, мои имения, — что ж мне там делать, — а все-таки скажу: их устройство лучше.

— Я всегда это говорила, не бывши там, — сказала матушка, — судила только по книжкам и вижу, что не ошиблась.

— Что книжка, и что есть в самом деле — великая разница, — сказала тетушка. — Вот Малек-Адель, прелестный рыцарь — найди-ка его на самом деле.

— И найдете, Наталья Дмитриевна, найдете, конечно на иной лад, но, право, во время войны такие-то рыцари были, что до них куда и Малек-Аделю. Все в том, чтобы уметь оценить товарища, начальника и подчиненного. Какие есть герои, дивиться надо.

— Милый вы мой, любезный вы мой, — сказала матушка с порывом. — Благодарю вас — говорите вы то, что я сколько лет думаю, и в чем никто не только согласиться со мною не хочет, но и осмеивали меня всегда.