Семейство Таннер

Ночи стали волшебно-прекрасны. Луна влюбилась в белизну цветущих кустов и деревьев и в длинные извивы дорог, сделала их великолепными. Смотрелась в колодцы и в бегучую речную воду. Церковный погост с безмолвными могилами превратила в белую обитель фей, так что ты забывал о погребенных там усопших. Проникала сквозь неразбериху тонких, плакучих, волосяных веточек, позволяя прочитать надписи на памятниках. Симон обошел погост несколько раз, потом продолжил путь в гору на высокое, ровное поле, пробрался сквозь низкорослый освещенный кустарник, вышел на маленькую, круто уходящую вниз лужайку посреди кустов и присел там на камень, чтобы поразмыслить, долго ли еще будет вести такую жизнь, состоящую лишь из созерцания да раздумий. Скоро она наверняка кончится, ведь продолжаться так не может. Он мужчина, ему надлежит выполнять суровый долг. Скоро опять придется взяться за дело, это ясно. Придя домой, он так и сказал сестре в соответственных словах. Незачем ему думать об этом, по крайней мере сейчас, сказала она. Ладно, отвечал он, пока погожу. Вдобавок слишком заманчиво побыть здесь еще. Чего он, собственно, хочет и куда его влечет? Чтобы куда-нибудь поехать, у него нет денег, да и что его ждет в чужом краю? Нет, он охотно останется здесь, ненадолго. Наверно, уехав, он будет ужасно тосковать по этому месту, и что тогда? Нет, с тоской тогда придется покончить, ведь ему такое не подобает. Но разве не часто люди совершают неподобающее? Кстати, он ведь остался, и погружаться в тягостные мысли совершенно ни к чему.

Опять минуло несколько дней. Время приходило бесшумно и уходило незаметно. Таким манером оно вообще-то проходило быстро, хотя перед уходом долго мешкало. Оба они, Симон и Хедвиг, сблизились теперь еще больше. За разговорами просиживали при лампе целые вечера и никогда не уставали от беседы. За едой разговаривали о еде, простоту и лакомость которой расхваливали изысканными словами, за работой говорили о работе, которую и сопровождали беседой, а во время прогулок – о радостях и удовольствии гулять. Они давно забыли, что они брат и сестра, скорее казались друг другу связанными судьбой, а не кровью и общались как узники, старающиеся за дружеством забыть свою жизнь. Много времени они тратили попусту, но им того и хотелось, ибо каждый чувствовал, что серьезность только прячется за всем этим и что каждый, коли пожелает, прекрасно сумеет действовать и говорить всерьез. Хедвиг чуяла, что все больше открывается брату, и не таила, какое утешение дарило ей это чувство. Ей было лестно, что жить сообща с нею казалось ему не только разумным и подобающим его положению, но и интересным, и в благодарность она полюбила его больше прежнего. Оба полагали, будто достаточно много значат друг для друга, чтобы с гордостью провести вместе часть жизни. Они много говорили, и о многом вспоминали, и обещались выложить все, что еще помнили о давних, ушедших временах, когда были малыми детьми. Ты помнишь? Именно так часто начинались их разговоры. Оба погружались в милые сердцу картины минувшего, стараясь извлечь из всех и каждой урок для чувства и разума, отточить умение смеяться и оставаться в горестных обстоятельствах веселыми, как оно и подобает. В свою очередь минувшее придавало большую отчетливость и ощутимость настоящему, и это ощутимое настоящее, словно удвоенное и утроенное зеркалом, было содержательнее, живее, а к тому же четче и зримее указывало путь в грядущее, которое они частенько друг другу расписывали, слегка от этого хмелея. Воображаемое грядущее всегда было прекрасно, а мысли их – веселы и легки.

Глава десятая

Однажды вечером Хедвиг сказала: