Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

Никита молчал, не отрываясь от кружки.

— Ну и молчуном ты изделался…

— Мамаша, милиция приезжала?

— Что выдумал? Какая милиция? Никого не было…

— А мне все увижается. Закрою глаза и вижу…

— Давай налью еще чаю. Малины бери побольше, не стесняйся. Ягода сильно лекарственная.

И весь остаток дня украдкой, чтобы случайно не увидела Катя, и всю ночь Гордеевна наведывалась в сарайчик. Радовалась, что Никита, укрытый одеялом, спал спокойно, дышал ровно; что взмокрел он уже с вечера, его лицо, как росинками, было усеяно мелкими каплями: таблетки вместе с малиной и чаем делали свое доброе дело. Гордеевна до утра не отходила от больного, полотенцем вытирала ему лицо, грудь, шею. Вскоре полотенце сделалось мокрым, хоть выжимай. Когда совсем рассвело и Гордеевна, поджидая Катю с дежурства, последний раз пришла в сарайчик, Никита уже сидел и робко, по-детски, смотрел на нее.

— Полегчало?

— Вот сижу. Только нету во мне ни жара, ни силы.

— Ничего, силенка появится, не все сразу. — Гордеевна была довольна своим врачеванием. — Вот принесла тебе сметаны. Поешь и полежи. Зараз тебе надо лежать, так велел доктор. — Гордеевна не утерпела и приложила к его виску тыльную сторону ладони. — Холодненький! Ну, ешь сметану, да с хлебом.

Накормив и снова уложив Никиту, Гордеевна взяла стакан, в котором приносила сметану, и в хорошем настроении покинула сарайчик. Повесила на щеколду замочек, осмотрелась. Подумала, что Катя еще не вернулась с дежурства и на улице ни души. И как же она удивилась, когда, войдя в хату, увидела Катюшу. Не зная, что сказать, она, смутившись и покраснев, поставила на стол стакан и спросила:

— Уже дома? Чего так рано заявилась?

— Где ты была? — не отвечая матери, спросила Катя.

— Где же еще? Ходила к соседке, — не задумываясь, ответила Гордеевна. — Дело было до Марфушки…

— А стакан?

— Так это же еще вчера Марфушка брала у меня сметану, а зараз отдала стакан.

— Немытый?

— Ничего, сама помою.

— Не ври, мать, и не хитри, — строго сказала Катя. — Ты хотя бы догадалась вчера припрятать его рубашку. Это я ему покупала, на ней приметные полоски.

— Катя, неужели все знаешь? — удрученным голосом спросила мать. — И как же ты дозналась?

— Заглянула в сарайчик, когда ты ходила к Марфутке. Он что, сильно больной?

— Вчера горел весь… А сегодня ему полегчало.

— Как он попал в сарайчик?

— Заявился ночью, измученный, мокрый, смотреть больно… Ну, пожалела, приютила. Не собака, не выгонять же…

— И долго пробудет у нас?

— Выздоровеет и уйдет. Чего ему тут быть?

— А известно тебе, что его милиция разыскивает?

— Да ты что? Как же это?

— Вот так… Участковый приезжал на комплекс, с людьми беседовал, со мной тоже. Весь берег обшарил, следы отыскивал… Мне надо пойти к Никите и поговорить с ним.

— Ой, что ты, доченька! Никак нельзя к нему… Он просил не говорить тебе, что он у нас.

— А если участковый заглянет в сарайчик? Тогда что? Об этом подумала?

Нет, об этом Гордеевна не подумала. Опечаленная, она не в силах была поднять на дочь глаза и не знала, что ей ответить.

— Катюша, прошу тебя, — наконец заговорила она, — не ходи в сарайчик и никому не говори, что Никита у нас. И пусть милиция ничего не знает. Никита быстро поправится и уйдет.

— Ладно, мама, не пойду, — согласилась Катя. — Только сама скажи ему, чтобы не засиживался.

15

Харчей она не жалела, кормила Никиту, называя его «мой пленник», и борщом, и жареной утятиной, и яичницей с салом. Утром и вечером, подоив корову, приносила ему парного молока, еще теплого и пахнущего лугом. Благодаря ее стараниям «пленник» поправился сравнительно быстро, ссадина на скуле давно зажила, так что и следа от нее не осталось. Казалось бы, пора и освободить чужой сарайчик. Но день уходил за днем, одни сутки сменялись другими, а Никита не уходил. В уме он подсчитал: пошла третья неделя его затворничеству, а он ни разу не заговорил о том, когда же он наконец покинет свое убежище. И однажды Гордеевна, принеся ему утром молоко, сама завела разговор.

— Ну что, мой пленник, — сказала она ласково, — силенка к тебе, вижу, возвернулась. Так что теперь можешь обходиться и без моей подмоги?

— За ваши старания, мамаша, большое вам спасибо, — ответил Никита. — И верно вы подметили, силенка ко мне вернулась, а вот в душе стало пусто, черт!

— Чего ж так? — участливо спросила Гордеевна.

— Верите, такие думки заползают в голову, что становится страшно, и тогда мне увижается…

Никита умолк, не досказал, — очевидно, не смог подыскать нужное слово. Он выпил кружку молока, ладонями потер темные и колючие, давно не бритые щеки.

— Ноет, болит вот тут. — Он ударил кулаком в грудь. — Видно, ничего во мне не осталось, черт!

— Надо тебе уходить, Никиша.

— Прогоняете?

— Не прогоняю, а уходить-то надо.

— Сам знаю, что уходить надо. А куда пойду? Кому я теперь нужен? Как стану жить?

— Как жил, так и будешь…