Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Люся, ну почему ты стала такая? Я не узнаю тебя.

— Какая же я?

— Нерадостная… Раньше ты такой никогда не была.

— Эх, раньше, раньше… Что об этом вспоминать? Как же нам было тогда хорошо и спокойно! Только смех да радость, радость да смех…

— А что теперь, Люся? Что изменилось?

— Многое… Милый Гриша, послушай, что я тебе скажу. Только не обижайся… Хорошо?

— Говори, говори, я слушаю. Только зачем же слезы?

— Гриша, я не смогу быть с тобой всегда… Понимаешь, не смогу!

— Что выдумываешь, Людмила? Почему не сможешь?

— Неужели ничего не видишь и ничего не понимаешь?

— А что надо понимать? Что надо видеть? Вот тебя вижу, и мне радостно. Холмы вижу, станицу, и тоже радуюсь.

— Не о том я, Гриша.

— Так о чем же? Только без слез…

— Пока мы были школьниками, я тоже ничего не видела и ничего не понимала. А теперь…

— Что теперь, что?

— То, что я уже сказала… Мы не можем быть всегда вместе.

— Что за глупость, Люся! Как тебе не стыдно!

— Чего стыдиться? Я говорю правду…

— Какая же это правда?

— Горькая, до слез обидная, но правда. Гриша, ты же знаешь, как я тебя люблю… Но разве тебе такая нужна жена?

— Ах, вот ты о чем! Глупость! Людмила, как ты можешь думать так обо мне?

— Могу… И лучше нам теперь… пока еще не поздно…

— Чего же ты плачешь? Сама придумала глупость.

— Нет, не придумала…

Слезы душили, мешали ей говорить, и Люся, всхлипывая и посапывая, как ребенок, испуганно смотрела на Гришу. А Гриша наклонился к ней, видел ее блестевшие, полные слез глаза, мелко дрожащие губы и не знал, чем бы ее утешить и что бы ей сказать. Он обнял ее, они сидели молча, и им казалось, что вокруг не было ни этого голубого простора, ни белых, как в сказке, холмов, ни уснувшей в лунном мареве Холмогорской. Застыл, не шелохнувшись, ковыль, и луна словно бы нарочно отвернулась от них и пристыженно прикрыла свои ясные очи перистым облачком, как шелковой косынкой.

24

Им было приятно и радостно оттого, что первая в их жизни размолвка окончилась быстро и миром. Все-таки Гриша молодец, сумел убедить Люсю в том, что в своих опасениях она была не права, ибо ему нужна именно такая жена, как она. Люся же, как и подобает сознательной и любящей девушке, признала свою вину, сама первый раз в жизни поцеловала Гришу, и они рассмеялись. Им так было хорошо вдвоем на холмах, и они не заметили, как в их взволнованные и немного грустные лица вместе с выглянувшей из-за облачка луной начала заглядывать румяная и удивительно любознательная заря.

— Гриша, посмотри! — Люся указала на побледневшее за станицей небо. — Это что? Неужели рассвет? Как быстро прошла ночь! Пойдем, Гриша, пора домой.

Взявшись за руки, они побежали вниз, и холмы долго смотрели им вслед, пока не потеряли их из виду. Смотрели потому, что только они, эти белые красавицы, похожие на шелковые шатры, слышали все, о чем говорили Гриша и Люся, и только им были известны и душевная тайна, и решительное намерение молодых людей сегодня же объявить родителям — Люся своим, а Гриша своим, — что с этого дня они стали женихом и невестой и что пусть об этом теперь узнает вся станица. Люся и Гриша молча проходили по пустой улице, думая о том, что разговор с родителями будет трудным и неприятным. Отказаться же от него они не хотели, не могли, да и не должны были отказываться и поэтому чувствовали, как по соседству с большой и непривычной для них радостью приютилась тревога.

— Люся, как только поговоришь со своими, так сразу же беги ко мне, — сказал Гриша, когда они остановились возле Люсиного двора. — Я буду ждать тебя через час или через два.

— Лучше ты приходи ко мне. Вместе поговорим сперва с моей мамой, а потом и с отцом. Вдвоем лучше…

— Трусишь? — спросил Гриша, и отблеск зари весело заиграл на его улыбающемся лице. — Страшно, да?

— Немножко… А тебе?

— Чего бояться? Надо же им знать.

— Ну вот, ты поговори со своими и приходи ко мне.

— Ладно, постараюсь.

— Гриша, ты уедешь сегодня?

— Как приедет Дмитрий.

— Останься еще на день.

— Не могу. Многие ребята домой вообще не уезжали.

— Гриша, а провожать тебя я не приду.

— Почему?

— Еще разревусь при всех. — Она через силу улыбнулась. — Так приходи через час, Гриша… А теперь уходи, видишь, рассветает.

Не оглядываясь, Гриша решительно зашагал по станице, освещенной и луной, и зоревым светом. В своем дворе возле сенец увидел отцовский мотоцикл. «Батя дома, приехал меня проводить», — подумал Гриша и открыл дверь. Она жалостливо заскрипела, как бы говоря: ну вот, наконец-то и Гриша заявился! Отец и мать уже были на ногах, старым людям не спалось. Молча, удивленно они смотрели на Гришу, будто видели не родного сына, а какого-то приблудного, чужого парня. Отец только что умылся, стоял с полотенцем на плече, искоса поглядывал на сына и не знал, что ему сказать. Гриша почему-то вспомнил прошлогодний разговор. Тогда он, собираясь уходить и причесывая петухом торчавший чуб, сказал:

«Батя, весь наш класс летом поедет на птицеводческий комплекс, а я попросился к тебе на трактор».

«Сам пожелал?»

«Ты же просил»…

«Да, было, было, просил».

«Отец, а можно поехать со мной и Люсе Литвиненковой?»