Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Ну чего пристал с допросом? — Варвара смотрела на Евдокима немигающими, полными слез глазами. — Глядела на тебя, на сонного, и что-то взгрустнулось, вот и всплакнула. Бабьи слезы, известно, что святая водица, их и не просишь, а они сами льются. — Ей казалось, что она сказала что-то веселое, хотела улыбнуться и не смогла. — Что, будем вечерять?

— Обо мне не печалься, я не голодный.

— Я тоже повечеряла в нашей столовке. Хорошо, вкусно там готовят. И дешево. — Варвара через силу заулыбалась, ладонью вытирая глаза. — Евдоша, становись и ты на колхозную службу. Вот бы вместе мы и кормились в столовке, так что дома не надо было бы ничем съестным обзаводиться.

— Интересно. — Евдоким скупо усмехнулся и покачал головой. — Кормиться в столовой — понятно. А что же, по-твоему, я обязан делать? Какую должность стану исполнять?

— Поступай дворником в правление, — советовала Варвара. — Работа не тяжелая, а плата приличная.

— Это я? Дворник? Смешно! — Евдоким рассмеялся и закашлял. — Вижу, Варюха, ты совсем рехнулась. И кто тебя на это надоумил!

— Барсуков Михаил Тимофеевич про то говорил. О тебе беспокоился, спрашивал, как ты и что…

— Сказала б ему, пусть бы Барсуков сперва вернул мне моих коней. Поняла? Хоть бы и не тех, каковые были у меня, тех, сознаю, не возвернешь. Но на колхозной конюшне найдутся подходящие лошадки.

— Дурак ты, Евдоким! Что мелешь? Забудь своих коней…

— Знать, и ты туда же? Все вы заодно! Бьете в одну точку.

— Я — туда? Говори — куда, чего притих? Мало тебе того, что живешь у меня на всем готовом, что все я тебе простила? — блестя уже высохшими глазами, гневно говорила Варвара. — Живешь черт знает как, коптишь небо! Погляди на себя: кто ты есть? Чучело страхолюдное!

— А сама ты кто!

— Я, известно, колхозница!

— Уборщица, велика персона! Что тебе дал твой колхоз? Что?

— Да хоть бы то он дал, что в станице я со всеми равная и меня и мою работу люди уважают и ценят. — Варвара отвечала тихо, ласково, словно бы в чем извинялась перед Евдокимом. — А мои дети? Коля хирург, Наташа — ученая, ее муж — директор завода. Сам Михаил Тимофеевич величает меня по отчеству. Всего этого тебе мало, да?.. А вот ты бродяга, посмешище людское в казачьей одежонке, словно бы земля расступилась и ты заявился в Холмогорскую с того света. Я тебя знаю, ты всегда норовил жить без людей, бирюком, а одному, без людей, жить на свете ох как трудно! — Видя, что Евдоким скребет пятерней в затылке и косится на нее, Варвара подсела к нему, смирная, ласковая. — Прошу тебя, Евдоша, переменись! Подумай и пойми: как невозможно поднять из могилы твою покойную Ольгу, так же нельзя вернуть тебе то, что у тебя было. И плюнь ты на своих коней, выбрось их из головы. Живи с людьми, трудись. Евдоша, ить ты же еще при здоровье. Иди в дворники, дадут тебе спецодежду, кормиться будешь в столовке. Да подстригись, убери эти свои патлы и бороду, стань, Евдоша, человеком…

— Я и есть человек!

— Человек, верно, да какой? Жалкий, никому не нужный, да еще и смешной.

— А ты что? Захотела, чтоб я был таким, как тогда, помнишь, когда ночью мы плыли по Кубани? Или уже позабыла того Евдокима?

— Не надо, Евдоким, не вспоминай… Все то, что тогда между нами было, давно умерло. Не вороши память…

— Чего же ты от меня ждешь? Хочешь обратить в свою колхозную веру? Так, что ли?

— Что для тебя моя вера? Она простая: трудись — и все. А ты трудиться не любишь, ты бездельник, лодырь, вот кто ты! — Варвара совсем тихо добавила: — Самое последнее слово — лодырь.

— Позоришь, лодырем обзываешь! Наносишь оскорбление! Кто позволил?

— А я без позволения, говорю то, что думаю.

Евдоким нарочно не спеша обулся, желая показать, что он спокоен, затем вдруг решительно поднялся, взял кубанку и ушел, хлопнув дверью.

— Агитировать вздумала! — крикнул уже из-за дверей. — Опоздала!

Такое с ним случалось не однажды. Разозлившись, он уходил из хаты, а Варвара бежала следом, нагоняла его на улице, просила, умоляла вернуться. Покуражившись, он возвращался в хату, и тогда между ними надолго воцарялся мир… А сегодня она не побежала следом, не стала просить вернуться. Склонившись и обхватив ладонями голову, она осталась сидеть на скамейке. Только снова все ее существо переполняли горестные мысли, и она готова была разрыдаться. Ее мучили слезы не потому, что Евдоким ушел, а потому, что того пария, Евдошу, которого она любила, уже нет и не будет и что в ее хате живет этот чужой ей, грубый и обозленный мужчина. Зачем он ей? Она не знала. Может, прав Барсуков? Как-то он ей сказал, что не надо жалеть того, кто в твоей жалости не нуждается… И этот упрек Евдокима: дескать, что ей дал колхоз? Что дал?.. Разве все можно перечислить? Это сейчас она уборщица, да и то ничего в этом зазорного нету. А ведь в молодости Варвара была лучшая в «Холмах» телятница. Сколько она вспоила, сколько взрастила телят, и взрастила не абы как, а с любовью, — не сосчитать! И за свой труд она получила ордена и медали.