Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

Варвара еще не вернулась с работы, Евдокиму не с кем было ни поговорить, ни, как он любил выражаться, «некому открыться душой». «Варюха моя разлюбезная, да знаешь ли ты, кто я такой? — говорил он, обращаясь к Варваре. — Эка беда, женщина ты простая и ничего не соображаешь. Отвечай: кто я есть на этой земле? А! Не можешь ответить, потому что ничего ты не знаешь»… Евдоким расстегнул звякнувший наконечниками кавказский поясок, снял старенький бешмет, стащил с ног вонючие чобуры с грязными подстилками, лег на койку и замурлыкал какой-то старинный мотив. Голова приятно кружилась, и ему было хорошо и лежать, и думать — обо всем, что приходило на ум. Часто думал о Холмогорской — родная станица и радовала, и огорчала. «Да, ничего не скажешь, переменилась, родимая, с годами разрослась, раздвинулась. Лежит асфальт, польет дождь, и блестит улица, словно бы лакированная. Позаимелись тротуары, повелась разная культурность, торчит труба, как на заводе, есть мастерские, гараж, молочный завод, и опять же что-то еще будет воздвигаться на холмах. Ну и что из того, что переменилась станица? Асфальт, верно, блестит, ходить по нему хорошо, не споткнешься. А кто по нему идет? Евдоким Беглов, казак в бешмете и с башлыком за плечами. Казачья старина-старинушка все одно живет, не помирает, и это я, Евдоким Беглов, знаю, что все те перемены, каковые свершились в станице и вокруг нее, перемены временные, и как бы ни старался мой братец и такие активные, как он, а наше, казачье, не пропадет, не сгинет. Вот эта моя заглавная тайна моим племяшам-грамотеям неведома, а мне, Евдокиму Беглову, ведома», — размышлял он, вытянув ноги и закрыв глаза.

В голове сладкое кружение, мысли бегут и бегут, легко, свободно, одна опережает другую, и нету им конца. В такие минуты вспоминалось почему-то одно только хорошее, радостное, поэтому после Холмогорской Евдоким начал думать о тех далеких годах, когда и он сам, и Варвара были молоды и когда он любил ее, а она любила его. Давняя их любовь все еще и теперь как бы издалека виделась Евдокиму необыкновенной, даже какой-то сказочной, неземной, похожей на сон… Пролетела годочки, и кажется, не было ни лунных августовских ночей, ни темного обрывистого берега Кубани. А ведь все это было, потому-то оно и не забывается. Они шли по берегу навстречу бурному потоку, поперек которого, подпрыгивая и как бы радуясь, что видит на берегу Евдокима и Варю, протянулся золотистый поясок луны. То была пора их бесшабашной юности, когда они не думали, куда идут и зачем идут, и когда им было совершенно безразлично, идти ли, взявшись за руки, молча и тихими шагами, или, смеясь и крича, бежать наперегонки. Даже сейчас не верится: как ни старался Евдоким, а не мог догнать быструю, тонконогую девчушку с растрепанными косичками. Когда она остановилась, он, запыхавшись, подбежал к ней, обнял ее, они оглянулись и ахнули: где же Холмогорская? Ее не было видно.

— Отсюда мы поплывем по бурунам! — сказала Варя, словно они и ушли так далеко только для того, чтобы обратно поплыть по течению. — Знаешь, Евдоша, как мы быстро домчимся!

— Как это так — поплывем? Да ты что!

— А вот так и поплывем, очень даже просто!

Варя нагнулась, через голову стащила узкое в талии платьице, чалмой намотала его на голову. В таком лунном сиянии, на этом пустынном берегу он впервые видел ее в одном купальнике и, радуясь и следуя ее примеру, разделся. Она помогла ему прикрепить на голове рубашку, брюки, затянуть все это ремнем, и они не раздумывая бросились в реку. Буруны подхватили их и понесли, и на воде, покачиваясь и подпрыгивая, темнели две большие головы.

Возле станицы вышли на берег, оделись. Озябшие, но веселые и счастливые, взялись за руки и снова пошли, не зная, куда и зачем. «И как же могло случиться, что я женился не на Варе, а на Канунниковой Ольге?» — думал Евдоким, не открывая отяжелевших век. — «Подвернулась богатая невеста, вот я и попер. Кто знает, женись я на Варе, может, ничего со мной и не случилось бы, и жили бы мы… А как бы мы жили? Так, как зараз живем? Зараз я ей чужой. Она баба сердешная, приютила из жалости, и хоть мы живем в одной хате, а того, что когда-то было промежду нами, не осталось ни у нее, ни у меня… А вот месячная ноченька да бурлящая Кубань остались… У Вари была своя жизнь, когда-то у нее был муж, добрый казачина Кочетков. Погиб, сердешный, в войну. Его черкеску и бешмет Варя отдала мне. „Все одно, говорит, эта старинная обмундирования так и сопреет в моем сундуке. Бери, носи ее, будет хоть один казак на всю Холмогорскую“»…