Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Антон, ну зачем эти скучные нравоучения? — снова, не утерпев, перебила Надя. — Клаве-то не до них. Лучше бы сказал, как ей помочь.

— Надя, ты не права, ибо Клаве именно теперь, когда ей тяжело, необходимо знать, что жизнь в Холмогорской только с виду кажется обычной, простой, — еще с большим желанием продолжал Антон Савельевич. — На самом деле она, жизнь Холмогорской, необычная и непростая. К примеру, по станице шаблается чудаковатый старик Евдоким Беглов, в бешмете, с башлыком за плечами, этакий старорежимный казачишка, дескать, поглядите, вот он, один, слава богу, еще сохранился! И тут же, в станице, живет его родной брат Василий — гордость и слава «Холмов». Евдоким со слезами на глазах рассказывает, как в молодости его лишили собственности, и из уважения его слушают, но горе Евдокима никому уже не понятно. И вот я подумал: что, если бы взять любого из нынешних молодых холмогорцев и так, ради смеха, дать ему коней, быков, десятин пять земли, плуг, бричку, сеялку, надеть на него казачью одежду и сказать: живи единоличником! Не смог бы, потому что теперешние молодые люди отвыкли от той жизни. И только один молодой холмогорец, твой, Клава, муженек, оказывается, еще не отвык, и горе старого казака Евдокима только ему одному, наверное, понятно. В чем беда Никиты? Да в том, что ему захотелось разбогатеть одному, без людей. А в нашей стране одному богатеть нельзя. Что вышло из желания Никиты? Горе! И свалилось оно на тебя, Клава, и на твоих детей. А вина Никиты в том…

В чем же была вина Никиты, Антон Савельевич так и не сказал. Он наклонился к окну, прислушался. Из темноты было слышно, как грузовик, грохоча пустым кузовом, подкатил ко двору. Запищали тормоза, умолк мотор, хлопнула дверка, скрипнула калитка, и, тяжело ступая, кто-то шел по двору.

— Ну вот, заявился, — побледнев, сказала Клава. — Что же мне делать? Ну пусть идет, пусть…

Не постучав, Никита распахнул дверь и остановился на пороге. Лицо багровое, вспотевшее, чуб взлохмачен. Раскорячив ноги и сжимая кулаки, он смотрел на Клаву, ничего не видя. Клава стояла у окна, прислонившись вдруг похолодевшей спиной к стене. Молчание нарушила Надя. Она подошла к Никите и сказала:

— Никита, хоть бы поздоровался для приличия. Нельзя же так, некультурно. Влетел, как сумасшедший, и стоишь истуканом. Или ты уже онемел?

— Кто? Кто позволил?! — охрипшим, простуженным голосом спросил Никита, не отвечая Наде. — Я не позволял и не позволю! Оставить двор и все, что во дворе… Это же безобразие, черт!

— Не кричи, детей разбудишь, — сказала Клава, плотнее прижимаясь спиной к стене. — Ты зачем приехал?

— Я у тебя спрашиваю: отвечай, кто тебе позволил?

— Сама себе позволила, и весь ответ. Сама!

— Так, так, сама себе… А как же теперь дом и все, что в доме? Как? Оно, нами нажитое, пусть все пропадает, да? — Быстрыми, мелкими шажками Никита подошел к Антону Савельевичу. — Антон, прошу тебя как шурина, как родича, помоги. Человек ты грамотный, поясни Клаве ее заблуждение. Скажи ей такое умное слово — ты же умеешь! — чтоб оно открыло ей очи, а то она, как слепая овца, ничего не видит и ничего не соображает. Говори, Антон, говори! Надя, и ты скажи! Ты же ей сестра, она тебе поверит… А! Молчите! Нарочно ее приютили! Тогда вот мое последнее слово: Клавдия, хватит дурачиться, собирайся, поднимай детишек, и поедем домой. И тачку погрузим в кузов. Нечего тебе тут ютиться бедной родичкой! Ты хозяйка, у тебя свой дом. Все у тебя есть. Поедем!

— Все есть, а жизни нету, вот в чем беда, — совсем тихо сказала Клава. — Нет, Никита, не поеду я, не вернусь.

Теми же мелкими, торопливыми шажками Никита подбежал к Клаве, посмотрел на нее полными слез глазами и вдруг так рухнулся на колени, что вздрогнул пол.

— Умоляю, Клава, вернись! — говорил Никита. — Ты меня знаешь, ни перед кем я еще не становился на колени, а перед тобой стою и прошу. Поедем домой, Клава! Не позорь меня и себя!

— Ни за что! Видеть не могу ни тебя, ни твой двор…

— Не можешь меня видеть? Ах, вот как круто поворачиваешь! — Никита поднялся, рукавом вытер взмокревшее лицо. — Ничего не желаешь видеть! Значит, не поедешь со мной? Ну что ж… тогда я один поеду. Но припомни, Клавдия: ты еще пожалеешь, да будет поздно!

Решительно ударом сапога распахнул дверь и покинул комнату. Стало тихо, и снова в темноте сперва послышались тяжелые, быстрые шаги, скрип калитки, затем хлопнула дверка, загудел мотор и грузовик загрохотал по улице.

30