Семен Дежнев — первопроходец

Долог неторопливый бывалого человека рассказ. Тускло мерцает в жарко натопленной избе светильник. Погрузились в темноту почерневшие от копоти лики святых угодников в медных червлёных окладах, сработанных устюжскими умельцами. Словно крохотное отражение краснеет фитилёк лампады. Теребят окладистые бороды в раздумьях старики. Ведь долгую жизнь прожили, немало на веку своём лиха хватили, а такого не видали. Начать бы всё сначала, да повидать Сибирь с её реками великими, просторами необъятными, народами диковинными, да соболями серебристыми.

Притихли парни, насупились. Девок не задирают. Снова пришёл и Семейка Дежнёв. Засела в голову дума крепкая, не податься ли за Каменный пояс? Говорят, в Устюге тамошний воевода вербует молодых мужчин и парней в сибирское казачество, и чем он, Семейка, хуже других?

Ведёт свою речь бывалый человек...

А на островах Студёного моря морж водится. Цена моржовому клыку или, как его называют, «рыбьему зубу» велика. Искусные мастера всякие безделушки из того клыка сотворяют и для самого царя, и для бояр его ближних, и для гостей иноземных. Говорят, у государя московского трон дивной красоты, резной моржовой костью разукрашен. А за Енисеем ещё одна великая река в Студёное море течёт. Сам он на той реке не бывал, а слышал про неё от тунгусов бродячих. Говорят, самая великая на всей сибирской земле. А что за ней, какие дальние реки текут, никто того не знает. И где-то море Студёное кончается — тоже никому неведомо.

«Будет ведомо», — думает Семейка, охваченный азартом. И опять неотвязная мысль сверлит мозг. Не податься ли в Сибирь? Не уйти ли с очередной партией служилых людей, которую собирает устюжский воевода? Чтобы открывать дальние реки, найти самый край земли Сибирской.

Окончательное решение покинуть отчий дом и податься в Сибирь пришло не то чтобы внезапно. Его ускорила неожиданная встреча с Ираидой, ставшей теперь Двиняниновой. Прослышала она о сборищах в псаломщиковой избе. О том, что и Семейка Дежнёв там бывает. Воспользовалась отсутствием свёкра и мужа, уехавших по делам в Архангельск. И после мучительных раздумий решилась на встречу.

Расходились участники посиделок уже около полуночи. Выходя из избы, Семейка заметил в тёмном углу сиротливо съёжившуюся женскую фигуру. Тёмный платок закрывал её лицо до самых глаз. Услышал тревожный возглас:

   — Сёмушка...

То был голос Ираидки. Вот ещё напасть. О чём теперь толковать с мужней женой, с невесткой самого Власия Двинянинова?

   — Обожди меня на опушке и выслушай, — сдавленным шёпотом произнесла она.

От псаломщиковой избы до двиняниновских хором было совсем недалеко. Их разделял лишь небольшой перелесок. Стоял морозец. На безоблачном небе золотился серп молодой луны. Семейка вышел на тропу и вскоре услышат скрип шагов по накатанному насту и тревожный возглас:

   — Выслушай меня, Сёмушка. Тошно мне. Удавиться впору.

   — С чего бы тебе давиться? Живёшь в полном достатке, в просторных хоромах. Муж богатенький. Ишь, разрядилась, что купчиха.

Ираида была в добротной шубке, отороченной лисьим мехом, в пимах на кожаной подошве. На голове пуховый платок с кистями.

   — Выслушай меня, Сёмушка, — повторила она. — Свёкор житья не даёт. За то, что разродиться не могу. Говорит, внук мне нужен, продолжатель рода, будущий наследник. Коли неспособна, так не место тебе в нашем доме. Один московский государь жене своей, которая не могла детей ему нарожать, так молвил — негодную смоковницу из вертограда вон. Сию жёнку в монастырь заточил и женился на другой.

   — Я-то тут при чём? Не пойму что-то...

   — Всё поймёшь. Только слушай, не перебивай. Привёл свёкор знахарку. Она прочитала свой заговор и говорит, что, мол, на всё воля Божья. Свёкор обругал знахарку матерно и прогнал вон и повёз меня в Архангельск.

   — Зачем же в Архангельск?

   — Лекарю-бусурманину меня показывать.

   — И что же лекарь?

   — Ой, Сёмушка... Стыда-то, срамотищи сколько было. Немец тот заставил всю одежонку снять, даже исподнее. Разглядывал нагую, щупал, даже срамного места касался. Потом объяснил свёкру моему — бабёнка, мол, вполне здорова и рожать способная. Не в ней закавыка. Видать, мужик у неё плоховат.

   — Да уж твой Игнашка отнюдь не богатырь.

   — Давно поняла, что не во мне дело. Я-то знаю цену Игнашке. Хилый он, бессильный хлюпик, хотя и раскормленный хряк. Дело своё мужское исправно сотворить не способен. Цена ему как выхолощенному мерину.

   — Что могу сказать тебе, Ираида? Сочувствую.

   — Нет, Семейка, не это мне надо от тебя.

   — Что же ты хочешь?

   — Возьми меня! — с отчаянной решимостью и с каким-то надрывом выкрикнула Ираида.

   — Куда же я возьму тебя? Решил в Сибирь, на государеву службу податься. Туда берут только одиноких мужиков. К тому же ты мужняя жена. Каков бы ни был Игнашка, а по закону он муж твой.

   — Бестолковый! Не так ты меня понял.

   — Как ещё понимать прикажешь?

   — Тело моё возьми. Дитя понести от тебя хочу.

   — Что ты, Ираида! На грех-то какой ты меня толкаешь. Не быть этому. Близко было наше счастье, да ты сама его из рук выпустила.