Семен Дежнев — первопроходец

   — В грамоте воеводы ничего не сказано о том, чтоб обыск учинять.

   — В грамоте-то не сказано. А я теперь — власть в остроге. Как решу, так и поступим, — жёстко сказал Поярков.

   — Всё равно не дам.

   — Тогда взломаем двери. Видишь, каких крепких мужиков к тебе привёл. Им это плёвое дело.

   — Чтоб вы подавились моей рухлядью, идолы, — выругался Парфён. Он нехотя извлёк связку ключей из сундука, стоявшего в красном углу под образами, и со злостью швырнул под ноги Пояркову. Один из казаков поднял ключи с пола и протянул письменному голове.

   — Приступим с Божьей помощью к обыску, казаки, — спокойно сказал Поярков. — А ты, Семейка, останься здесь за главного. Да смотри за Парфёном в оба. Как бы он чего не выкинул. Ты теперь арестант, Ходырев.

Приступили неторопливо к обыску. Сосчитали все соболиные шкурки. Ими были забиты два чулана и ещё примыкавший к дому просторный амбар. За два года своей службы в Якутске Парфён присвоил не тысячу шкурок, как предполагал Стадухин, а три тысячи двести штук. Вот уж целое состояние и немалое, превзошедшее все ожидания казаков. Цифра эта не выдумана нами, а взята из подлинного документа.

Когда Поярков отдал распоряжение, чтобы казаки перетаскали пушнину в казённые амбары, Парфён дико взвыл:

   — Что вы делаете, нехристи окаянные?

   — Что делаем? Поступаем по справедливости, — спокойно возразил Поярков.

   — Пощадите! Ведь я такой же казак, как вы. Таёжными тропами проходил, сибирскими реками плыл, бусурманскими стрелами изранен. Оставьте мне хотя бы половину.

   — Нельзя, Парфён.

   — Молю, не забирайте всё. Оставьте хотя бы те шкурки, что в чулане. Ведь нищим меня оставляете. Как же я теперь?

   — Сиди дома, не высовывайся. Приедут воеводы, разберутся. Решат, как дальше с тобой поступить.

   — Воеводам расскажу, как несправедливо со мной обошлись.

   — О справедливости заговорил, лихоимец!

   — Объясню им всё... Среди шкурок, которые забираете, есть и купленные на мои кровные денежки. Есть и дарённые по доброй воле казаками и якутами. Пускай свидетелей расспросят.

   — Объясняй, объясняй. Может, и поверят тебе воеводы.

Осмотрели и сундучок Парфёна. Кроме ключей от чуланов и амбаров он хранил там кипу всяких бумаг. Среди них оказались и долговые расписки — так называемые кабалы. Ходырев, оказывается, занимался ещё и ростовщичеством, ссужал через подставных лиц денежные суммы под высокие проценты. Расписки набирались на огромную по тому времени сумму — четыре тысячи сто тридцать шесть рублей. Должниками были казаки и промышленники, оказавшиеся таким образом в долговой кабале. Расплачивались со взаимодавцем обычно соболиными шкурками. Таков был один из источников пополнения огромных пушных запасов свергнутого начальника острога.

Забрали у Ходырева и все кабалы вместе с сундучком.

   — Бумаги-то зачем забираете? — опять взвыл Парфён.

   — В нужнике употребим твои бумаги, — дерзил Стадухин, радовавшийся свержению своего недруга, не раз донимавшего его вымогательствами.

   — Господь с тобой, Михайло. Зачем непотребно говоришь? — бормотал Парфён.

   — Михайло шутит, — возразил ему Поярков. — Надо понимать, когда человек шутит. Все твои бумаги передадим воеводам. Пусть разбираются.

Итак, в Якутском остроге произошла смена власти. Парфён Ходырев больше не начальствовал, а находился под домашним арестом. Первое время арестантский режим соблюдался строго. Дом Ходырева охранялся караульным, который никуда не выпускал арестанта, кроме как в нужник. Потом новый начальник, вернее, исполняющий обязанности начальника острога, решил смягчить режим арестанта, снял караульного и сказал Парфёну:

   — Много чести тебе, Ходырев, держать при тебе стражника.

   — Да уж честь великую оказал. Нечего сказать.

   — Караул снимаем. Можешь прогуляться, только от острога далеко не уходи.

А Семён Дежнёв был одержим упорным стремлением освоить язык якутов, чтобы свободно понимать их речь и самому балакать с ними. Овладеть грамотой ему не пришлось, даже подписать имя своё под челобитной не мог, а вместо подписи обычно ставил крест. Но природными способностями, рассудительностью, острой наблюдательностью Бог Семёна не обделил. Ещё в молодости, во время жития своего на Пинеге, он легко усвоил речь зырян из соседских селений. Вот и теперь использовал всякую оказию, чтобы заговорить с якутами на торжище или во время постоянных походов для сбора ясака. Он расспрашивал у якутов и старался запомнить названия того или иного предмета, как поприветствовать их, сказать любезное слово девушке и вызвать у неё краску смущения.