Семена прошлого

— Нет! Она беременна, это может повредить ее ребенку. Я облокотилась на спинку переднего сидения и прошипела:

— Прекрати вскрикивать! Ты только повредишь этим и Джори, и своему ребенку.

Но Мелоди не только не прекратила, но и начала бить меня своими маленькими, но сильными кулачками.

— Если бы мы сюда не приехали! Я говорила, я твердила ему, что не надо этого делать… Приезд в этот дом — это худшая из ошибок в нашей жизни, и вот теперь он расплачивается, расплачивается, расплачивается…

Она плакала и говорила, говорила, пока не лишилась голоса. И тут вдруг Джори открыл глаза и насмешливо посмотрел на нас:

— Привет, — слабым голосом проговорил он. — Кажется, Самсон все еще жив.

Я вздохнула с облегчением и разразилась слезами. Крис улыбнулся, отмывая кровь с головы Джори каким-то раствором.

— Ты поправишься, сын, обязательно поправишься. Лишь держись.

Джори закрыл глаза и пробормотал: — Представление было хорошим?

— Кэти, скажи ему, — предложил Крис тихо.

— Ты был бесподобен, милый, — сказала я, наклоняясь, чтобы поцеловать его бледное лицо, на котором еще оставался грим.

— Попроси Мел не волноваться, — прошептал он, будто слышал ее крики и слезы.

Вскоре он уснул под влиянием снотворного, которое Крис впрыснул ему в руку.

Мы прошли через госпитальный холл. Мелоди вся сжалась в комок от напряжения и страха, ее глаза были широко распахнуты.

— Так же, как и его отец… — повторяла она. — Так же, как его отец…

Она повторяла это до тех пор, пока это не засело у меня в голове, как стальной гвоздь. Я сама была готова кричать и плакать от страха — страха, что Джори умрет.

Лишь для того, чтобы заставить ее замолчать, я взяла руками ее лицо и положила ее голову себе на грудь, утешая Мелоди, как мать утешает неразумного ребенка.

Мы все вновь стали заложниками безжалостного мира Фоксвортов.

Как я могла быть счастлива еще полдня назад? Куда делась моя интуиция?

Вместо моей интуиции на сцене жизни теперь главенствовала злая воля Барта, который забрал-таки у Джори то, чему завидовал всегда и что было самым ценным для Джори — его здоровье, его сильное, ловкое тело.

Несколькими часами позже пятеро хирургов в зеленом вывезли из операционной моего старшего сына. Джори до подбородка был закрыт одеялами. Весь его чудесный загар куда-то девался, и теперь он был таким же бледным, каким предпочитал когда-то выглядеть его отец. Его темные вьющиеся волосы казались мокрыми. Под закрытыми глазами залегли тени.

— С ним все в порядке, не правда ли? — поспешила к быстро движущейся каталке Мелоди. — Скажите… он выздоровеет и будет таким же, как прежде?

От отчаяния ее голос был тонок и пронзителен. Никто не ответил ни слова.

Они подняли Джори с каталки при помощи простыни, осторожно перенесли на кровать, затем попросили выйти всех, кроме Криса.

Мы с Мелоди остались в холле и ждали, ждали, ждали…

Мы с Мелоди вернулись в Фоксворт Холл к рассвету, когда состояние Джори стало достаточно стабильным, и я чуть расслабилась.

Крис остался в госпитале. Он прилег отдохнуть в комнате, используемой для ночного отдыха дежурных врачей.

Я тоже желала остаться, но истеричность Мелоди все возрастала: ей не нравилось, что Джори не открывает глаз, она боялась медицинских запахов госпиталя, ей были неприятны медицинские сестры, входящие и выходящие от Джори с подносами в руках, а также сами врачи, которые избегали прямых ответов.

Мы уехали обратно в Фоксворт Холл на такси. Везде еще горели праздничные огни, дом был освещен. Солнце уже всходило над горизонтом, окрашивая небо в легкий розовый цвет. Кругом просыпались птицы, оглашая утреннюю тишину щебетом, трепетанием крыльев, территориальными склоками и пеньем. Я поддерживала Мелоди, провожая ее по лестнице наверх: она была так расстроена, что шаталась и казалась пьяной.

Мы медленно, осторожно поднимались по лестнице, и я каждую секунду думала о ребенке, которого она носит, и о том, как события этой ночи повлияют на него и на мать. В спальне она не смогла даже раздеться, так дрожали ее руки. Я помогла ей, надела на нее ночную рубашку, втолкнула ее в постель и выключила свет.

— Если хочешь, я останусь, — сказала я, глядя на нее, безжизненно и безнадежно лежащую в постели.

Она захотела. Ей хотелось узнать мое мнение о том, что с Джори, и отчего врачи не высказали ни одного ободряющего слова.

Она вновь расплакалась:

— Отчего они ничего не говорят нам?

Я не смогла объяснить ей, что это право и манера защиты врача от непредвиденности событий. За всех врачей вместе я заверила ее, что страшного ничего быть не может, иначе бы врачи посоветовали ей остаться.

Наконец, она заснула, вздрагивая во сне, называя имя Джори, часто просыпаясь и вновь заливаясь слезами. Это было невыносимо видеть и слышать, и я уже ощущала себя такой же истеричной и издерганной, как сама Мелоди.

Часом позже, к моему облегчению, она погрузилась в глубокий сон, будто знала, что во сне ее спасение.