Семена прошлого

– Мне казалось, что он – лучший мужчина на свете, – грустно сказала она. – Но я перестала доверять собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что мне пока рано уезжать…

– Ну что ж, – сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. – Это все Фоксворт-холл. Переступив однажды его порог, вы уже не можете покинуть его.

– Но ваша жена уехала.

– Она – да. Что ж, за это ее можно только уважать.

– Вы говорите с такой горечью.

– Я не горький, а кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Вечно парю между раем и адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шуршание колес моей каталки.

– Но почему вы остаетесь здесь, если это так?

Джори резко обернулся и уставился на нее потемневшими глазами:

– Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит, вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществятся… Вы не Фоксворт и не Шеффилд. К Фоксворт-холлу вас ничто не привязывает.

– Отчего вы так его ненавидите?

– Отчего вы не ненавидите его?

– Иногда ненавижу.

– Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

– А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

– Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место – здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

– Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

– Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. Родителям хватает их самих. У детей есть мои родители. У Барта – вы. У Синди – карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

– Спина все еще беспокоит вас по ночам?

– Нет, – хрипло и отрывисто сказал он.

Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

– Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

– Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но, впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

– И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи. – Детский голосок Даррена звучал смешливо и лукаво.

Я взглянула на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дейрдре уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.

– Даррен, а что такое грех? – спросила она.

– Это когда убегаешь, чего-нибудь наделавши, – отвечал ей брат. – Плохо только, когда босые ноги…

Они оба хихикнули и, увидев меня, побежали навстречу. Я поймала их и обняла теплые, милые голые тельца, осыпая их мордашки поцелуями.

– Вы ели что-нибудь на завтрак?

– Да, бабушка. Тони дала нам грейпфрут… фу, он невкусный. Мы все съели, кроме яиц… Мы не любим яйца.

Первой и более бойко всегда говорила Дейрдре; так же было и с Кэрри, которая всегда была «голосом» Кори.

– Мама… ты была здесь? – спросил смущенно Джори.

Поднявшись с травы, я с детьми на руках пошла к Джори.

– Я утром смотрела, как Тони учит детей плавать, потом попросила ее сходить к тебе и сделать массаж. Знаешь, твои дети чудесно справляются в воде. Они с такой уверенностью бьют ручонками, и у них уже кое-что получается. А отчего ты не присоединился к нам этим утром?

– Почему ты пряталась сейчас, мама?

– Я просто стригла розы, Джори. Ты же знаешь, я делаю это каждое утро. Чтобы придать дому уют, я каждое утро ставлю в каждой комнате свежие розы… – И я игриво заложила красную розу ему за ухо.

Он раздраженно вырвал ее у меня, но не выбросил, а сунул в вазу с маргаритками, которые принесла Тони.