Семена прошлого

Под этим небом, окруженные теми же горами, мы все когда-то – Крис, Кори, Кэрри и я – страдали, а Бог безучастно взирал на нас. И сейчас, вспоминая это, я машинально нервозно начала отпихивать от себя невидимую паутину, царившую на чердаке.

– Мама, хотя мне не хочется этого, но мы должны покинуть Барта. Нельзя доверять его временной любви к нам. Мне кажется, ему вновь нужна помощь психолога. Честно говоря, мне одно время казалось, что в душе он добр, только не знает, как выразить свою любовь. Но теперь я пришел к выводу, что его нельзя спасти от себя самого. Мы также не можем избавиться от него, поскольку это его собственный дом, иначе как объявить его сумасшедшим и поместить в клинику. Я не хотел бы этого, да и ты, вне сомнения. Итак, остается уехать нам. Не правда ли, смешно: я не хочу уезжать отсюда, даже когда моя жизнь здесь под угрозой. Я привык к этому дому; мне нравится здесь, поэтому я рисковал своей жизнью. Но выходит, не только своей, а жизнью всех вас. Какое-то любопытство – а что произойдет сегодня? – все еще удерживает меня.

Но я уже почти не слушала Джори.

Я увидела, как дети следуют за Бартом и Джоэлом в часовню, которая имела маленькую дверь со стороны сада. Они исчезли в часовне; дверь за ними закрылась.

Я позабыла про свою корзину со срезанными розами и вскочила с места. Где Тони? Почему она отдала детей Барту с Джоэлом? Отчего не сказала мне? Но тут же осеклась: каким образом Тони должна была почувствовать угрозу детям? Откуда ей знать, что взрослые люди могут причинить вред маленьким невинным детям?

Я поспешно сказала Джори, чтобы он не волновался, я вскоре приду с детьми и мы вместе пойдем на ланч.

– Джори, ничего, если я тебя оставлю одного?

– Конечно, мама. Иди за детьми. Я утром попросил переносной телефон на батарейках у Тревора. Тревору можно доверять.

Поверив в верность нашего Тревора, я поспешила в часовню.

Минутой позже я проскользнула на маленькую боковую лестницу. Часовня представляла собой копию того, что можно было видеть в старых фильмах об аристократических семействах, лишь поменьше. Барт стоял коленопреклоненный. С одной стороны возле него стоял Даррен, с другой – Дейрдре. Джоэл находился за кафедрой, он молился, опустив голову. Я крадучись подошла ближе, укрываясь за колонной.

– Нам не хочется быть здесь, – пожаловалась Дейрдре громким шепотом Барту.

– Тише, это храм Божий, – предупредил ее Барт.

– Там мой котенок… – потянул свою руку Даррен.

– Он не твой. Котенок – Тревора, он только разрешает тебе играть с ним.

Оба начали потихоньку хныкать и шмыгать носом. Дети обожали котят, собак, птичек – все, что было маленьким и забавным.

– Тише! – прикрикнул Барт. – Если вы внимательно будете слушать, Бог подскажет вам, как спастись.

– Что такое «спастись»?

– Даррен, почему ты позволяешь сестре задавать здесь вопросы?

– Она любит вопросы.

– А почему здесь так темно, дядя Барт?

– Дейрдре, ты слишком много говоришь.

– Нет! Бабушка любит, когда я говорю… – По ее голосу было слышно, что она вот-вот заплачет.

– Твоя бабушка любит, когда говорят все, кроме меня, – резко ответил Барт, дергая Дейрдре за руку.

Стоя на подиуме, где были зажжены свечи, Джоэл поднял голову. Архитектурно все было продумано и сделано весьма впечатляюще: где бы ни находился слушатель, Джоэл, стоящий за кафедрой, всегда оказывался в скрещенных лучах света, создающих мистический настрой.

Джоэл сказал ясным и громким голосом:

– Воздадим хвалу Господу нашему перед началом службы.

Я никогда не слышала у Джоэла такого авторитетного, четкого голоса, пока он был в доме.

Дети, как маленькие роботы, исполняли все его приказы. Они явно бывали здесь часто без сопровождения Джори, меня или Криса. Они встали по струнке по обе стороны Барта, который властно возложил руки им на плечи, и начали послушно петь гимны. Их голоса были еще слабы, нестройны. Но меня удивил мощный и приятный баритон Барта, уверенно ведущий мелодию. Дети старались следовать за ним.

Отчего же Барт никогда не пел раньше, когда мы все посещали службу? Неужели мы так смущали его, что он скрывал свой чудесный природный дар? И тогда, когда на Рождество мы восхищались пением Синди, он лишь нахмурился, но ничем не показал, что и он одарен чудесным голосом. Сложность его натуры буквально сводила меня с ума.

В других, менее злополучных обстоятельствах я бы немедленно воздала ему хвалу, а мое сердце и без того прыгало от радости. Через витражи часовни на лицо Барта упал солнечный луч и окрасил его в красные, зеленые и розовые тона. Он пел и выглядел так, будто на него и в самом деле сошел Дух Святой!

Я была тронута силой его веры. Слезы навернулись на мои глаза, и странное чувство чистоты, счастья и окрыленности как бы очистило меня от всех злых, подозрительных дум.

Барт, ты не можешь совсем погрязнуть в злобе и зависти, когда ты так поешь. Нет, не может быть поздно спасти тебя, еще не поздно…

Нет ничего удивительного, что Мелоди полюбила его. И Тони не может отвернуться от такого мужчины, как он.