Семерка

Тут начался сплошной бардак, один король на другого начал наскакивать и орать. Ты посчитал, что это самый подходящий момент прорваться к двери, и начал стрелять вслепую: отстрелил голову Ягелле (АММО: 10), выяснил, что патронов в револьверчике уже нет, а заряжать времени не было, к счастью, на стенах висела куча сабель, щитов, пик, копий; так что схватил первое попавшееся под руку, то была карабеля[169], сделал несколько пробных замахов — и пошел рубить по всей честной монаршей компашке, сплеча — по башке Зигмунту Августу, по зигмунтовской роже, Станиславу Лещинскому в лоб, и трах, и хрясь, и ёб, и ба-бах, и…

4. Вельзевул

…и тут загорелся свет, а ты стоял с карабелей в руке посреди гипсовых обломков. На полу валялись дешевые, кичевые, отлитые из гипса головы Ягеллы, Собеского и Корибута, Зигмунта Августа и Зигмунта Третьего; тела белые, разбитые на кусочки, тут рука со скипетром, там нога. Остальные королевские скульптуры еще стояли, разве что шатались. Все они выглядели так, словно их купили на распродаже в каком-то сетевом магазине стройматериалов.

Но Цезарий Жак, что стоял в двери, и в котором ты узнал пана Иеронима Лыцора, плакался над ними так, словно их создал своим резцом сам Фидий.

— Ах! — заламывал он руки. — Мои короли! Мои ваши величества! Мой сонм королей и повелителей Польши!

Из-за его спины в помещение втиснулись три збуйцержа. В идиотских шлемах и туниках, напяленных на куртки с капюшонами, они были похожи на скинхедов на бале-маскараде. Они подбежали к тебе, и один из них со сплющенным, похоже, сломанным носом, приложил тебе по башке так, что только джингл беллз, джингл беллз…

* * *

Шлеп, шлеп.

Ты открыл глаза.

По твоему лицу своей пухлой ручкой хлопал Цезарий Жак с усами, в котором ты распознал Лыцора.

Шлеп, шлеп.

— И что же это ты, сударь, натворил то, — вздохнул Лыцор. — Это ж ты, курва, мил'с'дарек, насрал, прошу прощения, на всю кучу. Ну ты, сударь, и насрал же.

И он поглядел на тебя прямо-таки опечаленно и нежно, после чего взорвался:

— Да я с твоей спины ремни прикажу нарезать! На кол тебя насажу, курва, туда-сюда и назад; колесом тебя, бестолковку, поломаю; сострадания и на грош не ожидай! Ой, лелю-полелю, герр готт!

А ты повел — признайся честно — довольно-таки перепугано, как для веджмина — взглядом по сторонам.

Королей-обманок, по счастью, уже не было. Но, так или иначе, лучше ситуация не сделалась. Ты сидел в автомобиле, на заднем сидении. По эмблеме на руле узнал, что это мерседес. Башка у тебя раскалывалась так, что хоть караул кричи. На лбу, и ты это прекрасно чувствовал, набухала здоровенная шишка. Ты пощупал карман, в котором был револьвер. Карман был пуст. А счастьем в несчастье было то, что вы ехали по Семерке, причем, на север. Так что, по крайней мере — теоретически, ты приближался к собственной цели.

С одной твоей стороны сидел Иероним Лыцор, взбешенный, как тысяча чертей. С другой стороны находился збуйцерж или какой-то там марчин-качок в дебильной каске на голове, старой такой мотоциклетной, типа «яйцо», выкрашенной серебрянкой и с приделанными по бокам маленькими рожками. Туника была в пятнах соуса, на первый взгляд: от хот-дога, горчица-кетчуп. А спереди сидело еще двое.

— И что это все вы так въелись, — поднял глаза горé Лыцор, — на тот мой Старопольский Укрепленный Замок. Все. Вся ваша, курва-мать, клика. Журналюги ежедневно приезжали — приказал гнать к чертовой матери. Мог бы и собаками потравить, но и пульку или дробью впиндюрить тоже, поскольку разрешение на винтарь, позвольте-ка, тоже имеется. Какие-то клоуны из организации чего-то-там-чего-то-там защиты общественного пространства. Снимки снимали, в этом своем Интернете размещали, и все на посмешище, ради издевки, лишь бы только унизить и с дерьмом смешать. Так я и подумать о таком не мог! Чтобы вот так! Чтобы ненависти столько! Чтобы огнем палить! А я же ведь только Польшу нашу, историю нашу почитать желаю! Предков наших! Тридицию! И вот чем тебе, говнюк, традиция мешала? Мешает она тебе, а? Ёбни-ка его, Мачек!

— Слушаюсь, пан Ирек!

И збуйцерж Мачек, не имея, правда, возможности хорошенько размахнуться, врезал тебе по щеке раскрытой ладонью. И даже особенно больно не было.

— Тех из задницы вылезших уродов в нысе сразу же полиция схватила, — рассказывал Лыцор. — А ладно, посидят, посидят, террористы, так как нашли в ихней нысе кучу динамиту всякого. И как только пожар занялся, так и мне ж позвонили. А я сразу же ехать выбрался; своих збуйцержов беру и еду. Еду — а там уже пожарники — молодцы, гасят, погасили, хотя весь фасад спаленный, мне уже говорят, что полиция за теми поехала, а тут — чу! — стреляет кто-то у меня в Замчище. Ну я молодцам: Мачек, Томек, Михал — а ну за мной! И вовнутрь забежали. А там… а такая вот неожиданность! А знаешь, Мачек, ёбни-ка его еще разок!

— Разрешите выполнять, пан Ирек.

Ты втиснул голову в плечи, так что Мачек на сей раз ударил тебя в висок.