Семеро братьев

Э р о. Сразу же ложись спать и молись, чтоб тебе ниспослали мази для ноги. И еще поблагодари создателя за то, что сегодня он не дал тебе преткнуться о камень ногою{41}. Недаром он хранитель душам и телесам нашим, как читается в молитве.

С и м е о н и. Не слышу я тебя, не слышу!

Э р о. Что ж, тогда проси у господа еще и ушной мази. Но пошевеливайся-ка, не то останешься здесь добычей дьявола.

С и м е о н и. Человек, мои уши глухи к тебе, глухи! Не терзай мне душу!

Э р о. Иди уж, иди, иначе твоя шкура того и гляди повиснет на жердочке. И тогда уж придется терзаться телу.

Нагие, пышущие жаром, возвращались братья из бани. Кожа их, темная от загара, походила на выжженную солнцем бересту. Они вошли в избу и, обильно обливаясь потом, присели отдохнуть и только потом неторопливо стали одеваться. А Юхани принялся варить мазь для всей израненной братии. Поставив на огонь старый чугунный котел без ручек, он вылил в него штоф водки и смешал ее с двумя квартами пороха, квартой серы и такой же порцией соли. Когда все это прокипело около часу, он снял варево остудиться, и мазь, черная как деготь, была готова. Этим зельем братья смазали свои раны, особенно на голове, а сверху положили еще свежей светло-коричневой смолы. Крепко были стиснуты их зубы, лица почернели от страшной боли — так нестерпимо щипало раны от этого адского снадобья. Потом Симеони накрыл на стол: поставил семь рейкялейпя{42}, ломоть вяленой говядины и горшок с пареной репой. Но в этот вечер братьям было не до еды, и, поспешно встав из-за стола и раздевшись, они опустились на свои постели.

Ночь выдалась темная. Всюду царили тишина и безмолвие. Но вдруг вокруг Юколы стало светло — это загорелась баня. Уж слишком накалил Тимо каменку, от чего стена затлела и вскоре вспыхнула ярким пламенем. Так и сгорело все строение, и ни один глаз не заметил пожара. Когда стало рассветать, на месте бани валялись только несколько тлеющих головешек да горячие развалины каменки. В полдень братья наконец проснулись и, чувствуя себя бодрее вчерашнего, оделись и принялись за завтрак, который теперь пришелся им весьма по вкусу. Долго ели они, не обмениваясь ни единым словом, однако под конец все-таки завязалась беседа о вчерашней переделке по дороге из Таммисто в Тоуколу.

Ю х а н и. Да, нам изрядно досталось. Ведь они, будто разбойники, напали на нас с кольями да жердями. Но будь и у нас под руками оружие да знай мы об опасности, так в Тоуколе сегодня распиливали бы доски на гробы, и могильщикам хватило бы работы. А Аапели Киссале я все же дал по заслугам.

Т у о м а с. У него от лба до самого затылка прошла светлая полоса, точно Млечный Путь на осеннем небе.

Ю х а н и. Ты видел это?

Т у о м а с. Видел.

Ю х а н и. Он свое получил. Но вот остальные, остальные-то, боже ты мой!

Э р о. Ничего, мы им будем мстить до самой смерти.

Ю х а н и. Давайте-ка придумаем сообща самую страшную месть.

А а п о. Зачем нам идти на смертоубийство? Лучше обратиться к закону и справедливости, чем учинять собственноручный правеж.

Ю х а н и. Первого бездельника из Тоуколы, который попадется мне под руку, я съем живьем со всеми потрохами! Вот это и будет закон и справедливость.

С и м е о н и. Несчастный брат мой! Разве ты совсем не уповаешь на царствие небесное?

Ю х а н и. На что мне твое царствие, ежели я не вкушу крови и потрохов Матти Тухкалы?

С и м е о н и. О зверь, о зверь! Ну, просто хоть плачь.

Ю х а н и. Ты лучше поплачь об околевшей кошке, а не обо мне. Ух! Уж сделаю я из него отбивную.

Т у о м а с. Клянусь, за такие муки я все равно когда-нибудь отомщу. Ведь только волки могут так истерзать человека.

Ю х а н и. Лютые волки. Я тоже клянусь отомстить.

А а п о. Такая месть нам самим же на голову. А закон покарает их и вознаградит нас.

Ю х а н и. Но через закон их спинам не страдать от ран, как нам.

А а п о. Зато пострадают их кошельки и честь.

С и м е о н и. Прочь из головы кровавую месть, и положимся на закон. Я хочу только так, хоть мне и противно таскаться по судам.

Ю х а н и. Коли на то пошло, то Юсси и тут маху не даст. Сердце-то, правда, малость забьется, когда впервые предстанешь пред высочайшим судом, но настоящий мужчина скоро возьмет себя в руки. Я ведь еще не забыл, как был свидетелем по делу бедняжки Кайсы Койвула, когда она просила пособие своему ребенку. Я помню, как комсар{43} гаркнул: «Юхани, сын Юхани, Юкола, из деревни Тоуколы!»

Т и м о. «И младший брат его Тимотеус!» Ведь я тоже был там. И Кайса живо заполучила отца своему ребенку. Я же тоже был в свидетелях, Юхани.

Ю х а н и. Был, был. Ох, и народу там было! И в сенях, и на крыльце, и на дворе полным-полно. Я сидел в сенях, поучая Кюэсти Таммисто, что и как ему говорить на суде. Я, стало быть, толкую ему все по порядку и вот этак покручиваю пуговицу на куртке, как вдруг комсар, то бишь зазывала, заорал так, что у иных глаза на лоб выкатились и уши встали торчком: «Юхани, сын Юхани, Юкола, из деревни Тоуколы!»

Т и м о. «И младший брат его Тимотеус!» И Кайса, пес ее возьми, живо заполучила отца своему ребенку!

Ю х а н и. Да, все-таки заполучила.