Семеро братьев

Ю х а н и. Поверь мне, Симеони, никуда не годится без конца копаться в своей душе да вечно вспоминать геенну огненную с дьяволом и бесенятами. Ведь от таких дум только с ума сойдешь либо в петлю полезешь. Прежние-то наши проказы надо скорее считать дурью молодости, нежели настоящими грехами. И к тому же я уже давно понял, что на этом свете частенько приходится просто закрывать глаза на многое, будто ты и видеть не видишь и знать не знаешь. Иначе и нельзя, если хочешь выскочить необщипанным из этой житейской толчеи. И чего вы глаза вытаращили? Нечего таращиться! Я ведь говорю о самых пустячных грешках против бога, а не против своего соседа. Соседи да ближние обидчивы и нуждаются в своем добре не меньше меня, а бог долготерпелив и многомилостив. И всегда в конце концов простит, если помолиться от чистого сердца. И, говорю я, совсем ни к чему каждый свой шаг, вплоть до самой невинной проделки, мерить меркой священного писания да всех заповедей. Лучше держаться серединки. Тяжких грехов нам, конечно, следует остерегаться и молить бога, чтобы он нам раскрыл глаза. Ну, а разные мелкие прегрешения против бога — зачем их вечно подцеплять на крючок своей совести? Держись серединки, и все тут!

С и м е о н и. Боже великий! Вот так-то сатана и нашептывает на ухо.

Т и м о. Совсем как бабка Олли с пьяных глаз нашептывает разные сплетни хозяйке Мякеля.

А а п о. Юхани говорит такое, что только диву даешься. Брат, этому ли нас учат заповеди господни? Так ли наставляла нас покойная мать? Вовсе нет. «Пред богом один стоит, как тысяча, и тысяча, как один». А ты несешь чушь о мелких грешках и о какой-то серединке, защищая служение двум господам. Скажи-ка, Юхани, что такое грех?

Ю х а н и. А что такое истина, ты, юколаский Соломон, Юпитер великий, старик Пааво из губернии Саво{47}? «Что такое грех?» Ишь! «Что такое грех?» Мудреная загадка, нечего сказать. Сразу видать умника. Вы только послушайте: «Что такое грех?» Ах-ха-ха! А что такое истина? — я тебя спрашиваю.

Т у о м а с. Чего хвостом виляешь да выкручиваешься, парень? Знай, что твое учение — это учение самого антихриста.

Ю х а н и. А я приведу вам живой пример в защиту моей веры. Вспомните-ка нашего прежнего сельского кожевника. Мужика, видишь ли, одолели разные чудные думы о душе, грехах да мамоне, и задумал он изменить свою жизнь. Вдруг перестал принимать и выдавать кожу по воскресным дням и по праздникам, не считаясь с тем, что крестьянину важно в один приход справить два дела. Напрасно друзья предупреждали его. Они-то видят, что у него день ото дня работы становится все меньше и меньше; зато у соседа, тоже кожевника, работы хоть отбавляй. А сумасшедший твердит одно: «Господь всегда благословит мои труды, будь их хоть того меньше, а тому, кто думает вырвать у меня кусок хлеба, — тому не миновать анафемы, раз он не чтит божьих праздников». Вот так он поговаривал и знай себе погуливает в праздники с молитвенником и руках, а глаза выпучены и волосы торчат, точно у Пиэтари Помми. И чем он кончил? Это мы хорошо знаем. Скоро ему пришлось взять суму да посох и пуститься по миру. Так вот он теперь и ковыляет из деревни в деревню и опрокидывает при случае рюмочку. Как-то раз я встретил его вон там, на вершине горы Канамяки, возле дороги. Сидит на своих санках, бедняга, в стельку пьяный. «Как дела, кожевник?» — спрашиваю. «Дела как дела», — промолвил он и взглянул на меня мутными глазами. А я снова спрашиваю: «Как у мастера здоровье?» — «Здоровье как здоровье», — пробормотал он опять и поплелся восвояси, подталкивая санки и распевая шальную песню. Вот каков был его конец. Ну, а второй кожевник? Нажил себе богатство и умер богачом и счастливцем.

А а п о. Этого кожевника погубили гордыня и тупая вера, и так случится с каждым, кто пойдет по его следу. Как бы там ни было, а твое учение ложно.

С и м е о н и. Лжепророки пред светопреставлением.

Т и м о. Он, верно, хочет обратить нас в турецкую веру. Но меня-то тебе не сбить с толку. Я тверд и крепок, как обух топора.

Ю х а н и. Подай-ка мне со стола краюшку хлеба, Туомас. Ишь, «лжепророки»! Ведь я никого не толкаю на грех, и сам даже шила не украду у сапожника, иголки — у портного. Но все нутро мое бунтует, когда всякое мое доброе намерение истолковывают дурно и так очернят его, что не отличишь от вара. А ведь и коричневой краски с лихвой хватило бы.

А а п о. Но ты говорил до того ясно и так все разжевал, что мы тебя отлично поняли.

Т и м о. Головой ручаюсь, он хотел обратить нас в турецкую веру.

С и м е о н и. Помилуй его бог!

Ю х а н и. Заткните глотки сейчас же! Молиться за меня богу да отчитывать, точно поп с умильным взглядом, — нет, не выйдет! У меня ума как раз столько, сколько надо, хоть я и не такой мудрец, как, например, наш Аапо.

А а п о. Боже упаси! Ума-то у меня как раз маловато.

Ю х а н и. Мудрец, мудрец! И помалкивай, не то я запущу в тебя этой костью, и это будет шишка похлеще вчерашних. Вот и весь сказ. А теперь мне и из-за стола пора, раз утроба уже полна.

Т и м о. Да уж, надулись мы, как слепни летом.