Семеро против Ривза

— Не везет мне, — с искренним возмущением и досадой заметил мистер Филбой. — Никогда не удается поглядеть на что-нибудь по-настоящему интересное. Сегодня утром не меньше получаса торчал на Пьяццетте — и ничего, кроме обовшивевших нищих.

Мистер Ривз отодвинул свою тарелку с супом.

— Позвольте налить вам еще, — вкрадчиво спросил мистер Филбой, берясь за разливную ложку. — Кушайте, кушайте. Полезная штука. Лучшего minestrone не готовят нигде в Венеции.

— Нет, благодарствую, — брезгливо ответил мистер Ривз. — У меня теперь аппетит уже не тот, что прежде.

— Мистер Ривз еще не вполне оправился от болезни, — сказал мистер Роберт, великодушно приходя ему на выручку.

— От болезни! — оглушительно воскликнул мистер Филбой. — Какие могут быть болезни в его возрасте! Он же еще мальчишка, младенец, сосунок! У него материнское молоко на губах не обсохло, а он, изволите видеть, позволяет себе болеть. — Наклонившись к мистеру Ривзу, он добродушно осклабился и погрозил ему пальцем. — Я знаю, в чем дело. Стоило мне взглянуть на вас, как я уже поставил диагноз. Едите мало, пьете мало, а потом жалуетесь на запоры. Роковое заблуждение всех людей нашей национальности. Отсюда — прямо пропорциональное количество старых дев. Болезнь желчного пузыря, вызванная недоеданием. Ну-ка, еще стаканчик…

За супом последовали жареные креветки, которые — с удовлетворением отметил про себя мистер Ривз — были превосходны; креветок сменили тушеные голуби — очень нежные и сочные, с зеленым горошком. Из уст синьора Пайдерини и мистера Филбоя нескончаемым потоком лились двусмысленные анекдоты вперемежку с аморальными сентенциями, казавшимися мистеру Ривзу мерзкими и чудовищными. Мистер Роберт время от времени нашептывал ему в ухо:

— Филбой сегодня не в форме, что-то его тревожит.

Мистер Ривз ощутил подлинный ужас при мысли о том, что можно было бы услышать от мистера Филбоя, будь он, не приведи господь, в форме…

— Закажем еще бутылочку? — спросил синьор Пайдерини, с грустью стряхая последние капли вина в свой стакан.

— Конечно, выпьем еще, — громко сказал мистер Филбой. — Cameriere, cameriere! [50]

Мистер Филбой распорядился подать еще бутыль вина.

— Отличное распределение труда, — цинично заметил он. — Роберт платит, а мы пьем. Ха, ха!

Мистер Роберт криво усмехнулся.

Вокруг таинственного блюда, именуемого zambaglione, которое почему-то полюбилось синьору Пайдерини, разгорелся жаркий спор. Мистер Филбой веско заявил, что это навоз, и заказал сыр. На столе появились фрукты, но к ним никто не притронулся, кроме мистера Ривза, который из гигиенических соображений скушал яблоко. Мистер Филбой тотчас поднял на смех этот трезвый поступок, утверждая, что польза яблок слишком переоценивается, и вообще яблоки — опасный продукт, породивший эту идиотскую, будь она проклята, легенду об Адаме и Еве, и он еще не видел ни одного кретина, которому потом не пришлось бы приглашать к себе доктора, если у него не хватило ума воздержаться от этой пакости. Подали кофе и к нему крепкий и довольно приятный ликер или — как сообщили мистеру Ривзу, который никогда его не пробовал, — «граппу».

— Дерьмо, — лаконично заявил мистер Филбой. — Однако довольно крепкое дерьмо.

Крепость его была бесспорна. Мистер Ривз вскоре убедился в этом сам, обнаружив как бы легкую пелену, застилавшую ему глаза, небольшой туман в голове и возросшую словоохотливость Филбоя и Пайдерини. Анекдоты становились все чудовищней, и каждый из них давал мистеру Филбою пищу для разнообразных парадоксальных умозаключений, которые и смешили и шокировали мистера Ривза. Синьор Пайдерини с большим смаком рассказал историю одного убийства, не попавшую в газеты. Мистер Филбой взорвался:

— И ты называешь это убийством? Так колют свиней на бойне, да, свиней на бойне! Это не убийство, а примитивное варварство. Обыкновенное кровопускание, не представляющее собой ни малейшего психологического интереса, не более занятное, чем анналы abattoire [51]. Просто неуклюжее пресечение жизненного процесса какого-то ничем не примечательного бюргера, которому так или иначе положено умереть. Если ты хочешь заинтересовать меня убийством, изволь отыскать что-нибудь позанятнее. В убийстве должен быть стиль. Либо пусть это будет хладнокровное, бесстрастное убийство, совершенное маньяком, который получает от него наслаждение, считая, что это — искусство ради искусства и, так сказать, оставляет свою неповторимую подпись под каждым своим преступлением; либо пусть убийцей движет страсть. Подлинная кровавая вендетта уже в третьем, к примеру, поколении, или, скажем, кульминационный взрыв какой-нибудь фантастической ревности или извращенной похоти. Но где теперь найдете вы такие страсти! Люди стали ручными, как кролики, и если совершают убийства, то лишь с такими почтенными, благовидными целями, как деньги, или политические интриги. А вот если взять шестнадцатый век…