Семья

Все вокруг считали, что он ее любит за то, что она такая красивая. Сперва, может быть, так оно и было, думал он. Но Джессика обладала не только красотой, но и мужеством. Ее внешняя хрупкость и беззащитность были обманчивыми. Стоило только посмотреть на нее сейчас: как она гордо держит голову, когда, казалось бы, должна сломаться под тяжестью пережитого.

Глядя на собеседника, она упрямо поднимала подбородок — Паоло думал об этом, пока готовил ужин, и периодически заглядывал в гостиную, чтобы убедиться, что с Джессикой все в порядке. И всякий раз она отрывалась от журнала и улыбалась ему в ответ, и у него теплело на душе.

Им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

Приготовив ужин, он внес в гостиную поднос, уставленный тарелками с горячими спагетти, салатом, сооруженным из увядшей зелени и перезревших томатов, и бутылкой лучшего вина, которое он смог найти в доме.

— Фирменное вино этого дома, — провозгласил Паоло. — Знаменитое Бареси Болоньез.

Он очень боялся, что вот сейчас она устало скажет ему, что не голодна, но она отбросила в сторону глянцевый журнал и потерла ладони.

— Где ты хочешь есть — за столом или на диване? — спросила она, меняя положение тела. Он взглянул на ее голые ноги и ощутил прилив желания.

— А ты как хочешь? — спросил Паоло и поставил поднос на журнальный столик. Потом откупорил бутылку вина: «Надо дать ему слегка выдохнуться», — подумал он.

— Мне хорошо здесь, — сказала она.

— Тогда давай ужинать здесь.

Они сидели перед телевизором, ели, потягивали вино и разговаривали о том, что ему предстоит завтра сделать на работе.

Двери были заперты, шторы задернуты, они были сыты и чувствовали себя в безопасности и тепле, и им казалось, что на свете не существует никого, кроме них троих.

Кроме Паоло, Джессики и их нерожденного ребенка.

— Что это за песенка, которую ты все время поешь? — спросила Джессика.

Она сидела на верхней ступеньке лестницы и наблюдала за тем, как Хлоя, пыхтя и отдуваясь, пыталась на четвереньках покорить свой личный Эверест, то бишь самостоятельно подняться по лестнице. Наоко следовала за ней по пятам, готовая в любую минуту подхватить дочь, если та вздумает упасть. Во рту Хлоя держала соску, но при этом ухитрялась хрюкать и ворчать, и, выбрасывая вверх свои маленькие ручонки, словно пловчиха, переваливалась на новую ступеньку, в то время как Наоко напевала по-японски какой-то приятный мотив.

— Что это за песенка? — снова спросила Джессика.

— Да это простенькая детская песенка, — улыбнулась Наоко. — В ней говорится о псе, который работал полицейским и нашел однажды на улице потерянного котенка.

Хлое эта песенка очень нравилась. Всю неделю она была в плохом, капризном настроении, потому что у нее резались новые зубки, и успокоить ее могли только некоторые, самые любимые вещи.

Например, она любила сосать пустышку, причем не просто сосать, а причмокивать при этом. Она любила играть в игру «Я сама поднимаюсь по лестнице». И еще она любила эту симпатичную японскую песенку.

А от того, что ей нравилось, Хлоя никогда не уставала. И могла повторять это до бесконечности. И готова была закатить истерику, если ее желания не выполнялись. На этой неделе Наоко и Хлоя приходили к Джессике каждый день. Дело в том, что и Наоко, и Джессика (каждая по-своему) чувствовали себя одинокими. Проводя все дни с маленькой Хлоей, Наоко испытывала потребность в общении со взрослыми людьми. А на Джессику вид матери и ребенка действовал благотворно, словно залечивая глубокие, все еще свежие раны.

Эти встречи радовали их обеих. Наоко могла пообщаться с человеком, разговор с которым состоял не только из детских междометий и невнятных звуков, а Джессика была счастлива избавиться от гнетущей тишины, которая царила в доме до тех пор, пока ее муж не возвращался с работы.

Наоко имела возможность спокойно приготовить Хлое еду, потому что в это время ребенка развлекала Джессика. Наоко доводила молочко до нужной температуры и — так как Хлоя уже перешла на твердую пищу — размалывала овощи и фрукты до нужной консистенции, чтобы девочка с ними справилась. Джессика научилась менять Хлое памперсы, купать ее, укладывать спать днем. Единственное, чего не умела делать Джессика, это петь волшебную японскую песенку. Впрочем, даже ее она уже сама знала почти наизусть:

— Кошечка не могла объяснить копу, где она живет и как ее зовут, — рассказывала Наоко, пока Хлоя пыталась преодолеть последние ступени лестницы и от чрезмерного напряжения ворчала еще громче. — Она могла только плакать.

У Хлои открылось второе дыхание, и она победно оставила позади последние две ступеньки. Джессика поймала ее на руки и горячо поцеловала в щечку. Как всегда, свежий детский запах поразил ее в самое сердце. Это было что-то невыразимо трогательное, мятно-молочное и цветочное одновременно. Наоко поднялась вслед за дочерью и села рядом с Джессикой. Между ними теперь установились простые дружеские отношения. Они стали настоящими подругами.

— А о чем еще говорится в этой песенке? — спросила Джессика.