Семья Буссардель

Все веселились, только Луи грустил: родной брат стал вдруг ему чужим, никогда еще такого не было, и никогда он не думал, что это может быть. Вот он едет обратно в Париж. Там его ждет на улице Сент-Круа общая с братом комната - "детская", как ее все еще называют в доме; больше пятнадцати лет она представлялась для него центром мира. Через час он увидит ее, она будет такая же, как всегда, и все же совсем иная, лишившаяся очарования, - в ней уже не может быть ни радости, ни покоя, какими она полна была еще сегодня утром.

С холма Шопинет Луи увидел развернувшуюся внизу панораму Парижа во всей его предвечерней красе. Вот он, Париж, город огромный и полный сил, о котором часто и с такой любовью говорит отец, город, где теснится в скученных клеточках великое множество людей, более чуждых, более далеких друг другу, чем звезды, мерцающие в ночном небе. Солнце уже клонилось к закату, вот-вот скроется за горизонтом, и его косые лучи разливались озерами золотого света между султанами дыма, поднимавшегося над домами. Было полное затишье, дым выходил из труб прямыми столбами, а на некоторой высоте они все вместе изгибались в одну сторону, к северу, и расплывались в воздухе. Луи сам себе удивлялся, что так долго и с таким интересом смотрит на город, на блики света, на облака, и понял, что никогда, даже в прекрасные летние вечера в Гранси, он не любовался закатом солнца. "Как прекрасна природа!" думал он, глядя на беспредельное море домов.

Перед тем как слезть с шарабана, он вспомнил о Мариетте и осторожно, чтобы девица не заметила, снял с ее чепчика листик папоротника и засунул его за вырез жилета. Дома Луи положил его в свою любимую книгу - "Энеиду", в переводе аббата Делиля: он знал, что Фердинанд никогда не раскроет этой книги. Впервые у Луи появилась тайна от брата.

Зимой этого года Фердинанд не раз пробовал свести его с гризетками, но все напрасно. После третьей неудачной попытки Фердинанд уже хотел подыскать для брата столь редкостную птицу среди женщин другого пошиба, но Луи заявил, что, заглянув в себя хорошенько, он убедился, как мало его интересуют женщины.

Кстати сказать, год выдался чрезвычайно тяжелый для Луи. Видно было, что он переживает какой-то кризис. Ему пришлось трудиться изо всех сил, чтобы не провалиться на выпускных экзаменах; у него возникли всяческие сомнения, нежданно-негаданно в нем пробудилась набожность, а когда братья достигли призывного возраста, Луи вдруг стал просить отца не нанимать вместо него рекрута: он желал сам идти на военную службу. Весь дом был поражен. Впервые за двадцать лет его жизни отец уделил ему серьезное внимание; запершись с ним, он стал его расспрашивать и сделал открытие: оказалось, что у младшего близнеца есть и сложившийся характер, и свои стремления, и склонности; а кроме того, отец, к великому своему удивлению, обнаружил, что этот юноша - настоящий Буссардель, что в нем есть много общего с покойным дедом, таможенным инспектором, и с ним самим - биржевым маклером Буссарделем.

От этого в его отеческом чувстве к Луи не прибавилось теплоты, свое сердце Буссардель уже давно и всецело отдал Фердинанду, зато у него появилось некоторое уважение к сыну. Луи уже не был в глазах отца ничтожеством и первым почувствовал благотворные последствия такого переворота. Именно эта перемена и спасла его от тоски и презрения к себе, которое уже овладевало им и могло отразиться на всей его жизни. Втихомолку,

- Отец, я оправдаю твое доверие, - сказал он, хотя Буссардель и не думал выражать такие чувства, а только расхваливал ему различные виды штатской карьеры, чтобы отвратить его от военной службы. А Луи в свою очередь, сам того не ведая, мечтал о преуспеянии больше в отместку брату, чем ради себя.

Однако и в Фердинанде произошла перемена. Ему наскучили удовольствия, вернее, их однообразие, лишенное остроты неожиданности. Он искал удовлетворения страсти, а находил только усталость. Он и не подозревал, что его вожделения еще не развились, что он еще не умеет любить по-настоящему и только лет через двадцать постигнет науку нежной страсти и что те женщины, которые станут тогда его любовницами, сейчас были в возрасте двух-трех лет. Так как по натуре он не был склонен к душевным терзаниям, то смятение чувств не обратилось для него в трагедию; до новых перемен он ограничился тем, что завел себе постоянную удобную любовницу и, не зная уж, что думать о любви, стал подумывать о браке.

Он как-то сразу остепенился и, окинув мысленным взором все свое короткое прошлое, припомнив историю с Клеманс, решил вступить в такой брак, который будет приятен отцу: "Я обязан это сделать для него", - убеждал он себя.