Семья Буссардель

Итак, Фердинанд Буссардель стремился к браку по рассудку. Этот юноша почитал законный брак важным установлением. Он первый приветствовал в этом догмате своего века и своего класса одну из важнейших идей восторжествовавшей буржуазии, одно из проявлений силы новых господствующих кругов. Он сообщил о своем желании отцу. Тот был крайне удивлен. Вне круга биржевых дел маклер Буссардель чувствовал некоторую растерянность перед новой "сменой караула", как он говорил. Он плохо понимал нравы молодого поколения и находил, что те повадки и речи, какие он наблюдал у молодежи теперь, в 1837 году, в "его время" имели бы совершенно противоположный смысл; ведь, в сущности, этот план женитьбы по рассудку, о котором теперь заявил сын, юноша двадцати одного года, представлял собою не что иное, как дозволенную обществом форму того вожделения, которое обуревало Фердинанда в Гранси. Желая вступить в брак наиболее выгодно для своей семьи, Фердинанд следовал той же линии поведения, что и его отец; строя свою судьбу, он сознавал, что она неотделима от судьбы всей семьи; он был старшим сыном, главным наследником отцовского имени и состояния; несомненно, он единственный унаследует его контору - следовательно, он являлся продолжателем рода Буссарделей.

И вполне понятно было, что он желал сделать наилучший выбор для своего брака по рассудку. Для широкого обсуждения этого вопроса был созван на улице Сент-Круа своего рода семейный конгресс. Фердинанд не только не казался смущенным, но явно испытывал удовольствие, чувствуя себя центром внимания всей своей родни; он полагал также, что для решения дела, которое должно иметь важнейшие последствия, никакая обстановка не будет слишком торжественной и ничьим мнением, высказанным тут, пренебрегать нельзя. Впрочем, такого рода собрания были тогда в обычае, Буссардель лишь подражал тем домашним советам, какие по всякому поводу происходили в королевском дворце среди членов августейшей семьи.

После обеда все собрались в большой гостиной. Здесь были отец, старуха Рамело, Аделина и Луи; Жюли Миньон для такого важного дела заняла свое место в семейном кругу и явилась и сопровождении мужа. Пригласили также старого друга семьи господина Альбаре. Каждый из присутствующих мог высказать удачную мысль, вдруг вспомнить имя, не приходившее другим на ум. Доверенное лицо Буссарделя, тот самый клерк, которому ни поручал осматривать имения, дежурил в соседней комнате, готовый войти по первому зову и выступить с сообщением, ибо он как свои пять пальцев знал размеры капиталов главных семейств, обитавших в районе Шоссе д'Антен.

Фердинанд, который обладал не только светской тонкостью своей сестры Аделины, но еще и большим искусством обращения с людьми, занял наилучшую позицию: взял низенький стульчик для курения, сел на него верхом, повернувшись спиной к топившемуся камину, и таким образом оказался и как бы на скамье подсудимых, и вместе с тем на председательском месте.

Прежде чем заговорил отец, отодвинули в сторону овальный столик с зажженной высокой лампой, который стоял в середине кружка собравшихся и мешал им видеть друг друга; столик поставили около Луи, сидевшего напротив Фердинанда; света в комнате было достаточно, так как, кроме лампы, горели еще свечи в двух канделябрах на камине. Люстру Аделина не велела зажигать; дело было осенью, в камине горели толстые поленья; стулья были поставлены так, чтобы до всех доходило тепло.

Дамы сидели в глубоких креслах, расправив пышные складка платьев; ширина рукавов в том году немного уменьшилась, но юбки по-прежнему носили широчайшие. Жюли, притязавшая на элегантность, с тех пор как ее муж под руководством своего отца нажил себе состояние, была в нарядном платье из восточной двуличневой тафты; напротив Жюли восседала Аделина, гордо выпрямившись, не позволяя себе прислониться к спинке кресла; она теперь всегда одевалась в шерстяные материи или в матовый без блеска шелк неярких цветов, хорошо оттенявшие белизну ее лица и светлые волосы.

Рамело сильно располнела. Ноги у нее отекали. Однако она отказывалась обратиться к врачам, так как, по обыкновению людей прошлого столетия, питала презрение "к лекарям". Друг дома, известный врач, по просьбе Буссарделя частенько наблюдал за ней и ловко расспрашивал; однажды, присматриваясь к ее лодыжкам, он высказал предположение, что у нее водянка; Рамело страшно разгневалась: по ее словам, она ни разу в жизни ничем не болела, разнесло же ее просто-напросто от изобильной пищи. "В этом доме едят возмутительно много. Сущий позор!" Рамело всегда с особым негодованием нападала на чревоугодие, считая его одним из признаков падения нации; а попробовали бы ответить ей на это, что при желании она может есть поменьше, - она бы тотчас спросила с обидой: "Что это - упрек?" Как только ей перевалило за семьдесят, она стала необыкновенно ворчлива, во многом сама себе противоречила и порой даже заговаривалась. На совещание ее пригласили из уважения и по привычке, а не потому, что ждали от нее полезных советов.