Семя Гидры

Иван огляделся. Он стоял посреди полутёмной библиотеки, стенные стеллажи которой были сплошь уставлены кожаными папками. На потускневших корешках пестрели золотые, чёрные и красные надписи на немецком языке. Многие, совершенно старые и затёртые были помечены стилизованным орлом, сжимающим в когтях дубовый венок. Между стеллажами висели картины в позолоченных рамах. Портреты чопорных мужчин в гражданском одеянии начала века и в мундирах цвета фельдграу с крестами, нашивками и орденскими планками. На массивных постаментах возвышались стеклянные колбы, и льющаяся снизу голубоватая подсветка высвечивала заспиртованные в них тушки приматов: макаки, гиббона, орангутанга и каких-то уж совсем неведомых человекообразных существ. У одного была отнята часть головы, у другого вскрыт позвоночник, у нескольких отсутствовала передняя часть туловища и из розоватых лёгких выступали многочисленные трубки, тонкие похожие на серебряные нити. В свисающем с потолка гигантском в форме торпеды стеклянном цилиндре была заключена полутуша белого кита, внутренние органы которого идеально просматривались с любой точки комнаты. Обстановка напоминала краеведческий музей, если бы не фрактурные надписи на высоких спинках старинных дубовых кресел и запаха древних книг.

— Да-да. Всё здесь — «фата моргана», — прочёл Ивановы мысли старик.

Что-то недоброе змеёй зашевелилось у Ивана внутри.

— Что за эксперименты? Каким фуфломицином меня пичкают?

— С одной стороны мы врачи без границ… с другой нас попросту не существует.

— И почему мне не дают видеться с Питером и Брижит? — уже не так напористо спросил Иван.

— Есть вопросы, которые, по моему мнению, должны беспокоить вас гораздо больше судеб ваших случайных попутчиков.

— Я что, заложник?

Старик снял ногу с ноги. Его морщинистое лицо непостижимым образом преобразилось.

— Моё имя, доктор Альбрехт Иоганн Миллер. — Он по-гусарски щёлкнул каблуками и коротко кивнул. — Я мог бы обмануть вас и представиться чудаковатым богатеем-отшельником, доживающим свой век в частном бунгало на задворках цивилизации. Согласно официальной версии так оно и есть. Я мог бы даже организовать поиски. Но буду честен, я не стану этого делать. Есть более важные задачи. Несмотря на «первый блин комом», мы проведём немало времени вместе. И пусть вас не смущает окружающий антураж. Не ломайте голову и не делайте исторических параллелей. История — дама многоликая.

Альбрехт Миллер улыбнулся с такой располагающей смущённостью, присущей исключительно подросткам пубертатного возраста, словно за свою долгую жизнь старик не обидел и мухи. Он разлил по бокалам белое вино, один бокал подал Ивану. Надпил янтарный напиток, причмокнул, оценивая букет, и сделал одобрительный жест.

— Я не беглый фашистский пособник, какого на вашей родине неминуемо приставили бы к стенке. Во-первых, все пятьдесят пять послевоенных лет я никуда не сбегал с этого острова. А во-вторых, я ни дня не состоял в НСДАП, не был членом ни СС, ни СД и никогда не убивал людей. По национальности я австриец. По гражданству тоже. Я уроженец Зальцбурга и истовый протестант. До аншлюса 38-го года преподавал в Венском университете и по случайности избежал концлагеря. За меня замолвили бывшие мои сокурсники — немецкие коллеги-биологи. Знали меня как фанатичного сторонника великого Вестенхёфера и его акватической теории. Со студенческих лет я изучаю генетическую предрасположенность сухопутных организмов к обитанию в водной среде. Именно они — мои немецкие коллеги — и порекомендовали меня научному сообществу Рейха в те непростые для всего мира годы. Благодаря их протеже я с марта 42-го стал ассистировать видному медицинскому светиле, профессору анатомии и физиологии Людвигу Фишербругеру, руководителю Q-42 — программы отбора и, как модно теперь говорить, апгрейда боевых ныряльщиков, элиты морской пехоты Вермахта.

При поддержке высокопоставленных берлинских партайгеноссе на Суматре был создан Южный Центр «Гамма». Имена тех людей вам, молодой человек, ничего не скажут, но поверьте, то были одни из выдающихся деятелей генетики. Один пропал при бомбардировке Лейпцига, второго расстреляли Советы, последний ушёл «крысиными тропами» в Южную Америку и спустя год погиб в автокатастрофе.