Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

"Дорогой мой мальчик. Сегодня фашисты напали на нашу Родину. Уже восемь часов, как наша пятая застава ведет кровопролитный бой. Скоро начнется третья атака. Для нас она может быть последней. Я сижу сейчас в фашистском тачке, захваченном нашими пограничниками, притаился у пулемета и пушки и жду, когда фашисты снова ринутся в бой. У меня перебиты ноги, но это ничего. У меня есть руки, здоровые и сильные руки, чтобы управлять пушкой и пулеметом, у меня есть зоркие глаза, чтобы точно целиться во врагов. Наших бойцов полегло много. Они сражались геройски. Помни о них всегда, родной мой Муса. Врагов полегло больше, во много раз больше, чем наших. Милый сыночек!.. Я не видел тебя, не слышал твоего голоса, а может случиться, что мы никогда не встретимся с тобой. Послушай меня, мой мальчик. Умирать не хочется. Очень хочется жить. Только здесь, где кругом пляшет и бесится смерть, только тут по-настоящему можно оценить жизнь. До чего она хороша и прекрасна! Люби ее, дорожи ею. Но больше всего люби свою Родину - нашу чудесную Советскую страну, созданную великим Лениным. Жизнь хороша и прекрасна, но Родина дороже жизни. И если когда-нибудь Родина потребует у тебя твою жизнь - отдай не задумываясь. И еще - люби труд, уважай людей, и люди будут тебя уважать. Делай им добро, не требуя наград. Это большое счастье - делать людям добро. Будь честным и твердым, справедливым и неподкупным, беспощадным ко всем и всяким мерзостям и подлостям рода человеческого. Люби маму, она у нас с тобой славная, помогай ей, заботься о ней, как заботится она о тебе. Помни, сын: если смерть настигнет меня здесь, я хочу жить в тебе, в твоих делах, я хочу, чтобы ты сделал в жизни и то, что не успел сделать я, и то, что должен сделать ты. Прощай, мой дорогой мальчик. Пусть никогда ты не услышишь ни свиста пуль, ни грохота снарядов, ни лязга танковых гусениц. Пусть эта война будет последней. 22 июня 1941 г.".

Мухтасипов не стал перечитывать написанное. Сложил листок вчетверо и спрятал в левый карман гимнастерки, где хранился партийный билет. Потом посмотрел в щель. По-прежнему было тихо и знойно, по-прежнему впереди чернели трупы врагов. И вдруг один зашевелился, поднял руку, попробовал встать и не мог. Раненый был слаб, он, видно, потерял много крови, и у Мухтасипова вместе с жалостью к раненому немцу родилось желание помочь ему, желание практически невыполнимое, потому что сам политрук не мог ходить. О раненом немце почему-то думалось не как о враге, который пришел на нашу землю убивать и, быть может, убил кого-нибудь из пограничников, а просто как о человеке. "А ведь можно было спасти ему жизнь. Дома, наверное, тоже есть жена и сын. Интересно, о чем сейчас думает этот гитлеровский солдат? Может, он рабочий, которого Гитлер насильно погнал на войну. Может, его товарищи - рабочие где-то там, в Берлине, в Гамбурге, в Мюнхене, уже вышли на улицу с красными знаменами и с лозунгами: "Руки прочь от СССР!"

Мухтасипов не видел "юнкерсов", он только слышал их накатистый, с надрывом гул и затем вздрогнул от громового раската. "Бомбят. Значит, скоро атака". Между Мухтасиповым и Шаромпокатиловым расстояние около ста метров. Теперь ему эта стометровая площадка с направленными на нее с двух сторон пушками и пулеметами показалась огненным мешком, в который обязательно попадут атакующие фашисты и не смогут выбраться живыми. Он решил не выдавать себя преждевременно, стрелять в упор, когда вражеская цепь окажется впереди танка Шаромпокатилова. Он готовился нанести врагу жестокий удар, но смерть оборвала все его расчеты, планы и мысли. Во второй заход "юнкерсы" спикировали на район первого дзота, и одна бомба угодила прямо в танк политрука.

Тяжелые осколки гулко ударили по броне танка Шаромпокатилова. Ефрейтор инстинктивно отшатнулся от смотровой щели, чтоб тотчас же заглянуть в нее. Танк политрука, превращенный в груду металлолома, лежал на боку, угрожая небу теперь какой-то нелепой и ненужной пушкой. Возле него над огромными воронками дымилась черная земля. Алексей открыл нижний люк, спустился на землю и быстро осмотрелся. Немцев не было видно. Тогда, пригибаясь к земле, он помчался к изуродованному танку, думая о политруке, которому, возможно, нужна помощь. Махмуд Мухтасипов лежал с расколотым черепом и лицом, залитым кровью. Он был мертв. Шаромпокатилов посмотрел с проклятием на небо, где удалялись на запад три "юнкерса", стиснул зубы и уже не побежал, а спокойно во весь рост зашагал к своему танку.