Семья как семья

Вечерело. Мне второй раз за два дня предстояло ужинать у Мартенов. Я нарочно отправился к ним заранее, чтобы успеть поговорить с детьми. Дверь открыла Лола. Она удостоила меня словами «Добрый вечер, месье писатель», но это было все. Девушка тут же ушла в свою комнату, бросив меня в коридоре. Чем я ей не понравился? По словам Валери, у себя в школе Лола была довольно популярна. Я же видел диковатого подростка, у которого я вызывал примерно такие же чувства, как внезапный опрос по физике-химии. Хотя удивить нынешнюю молодежь довольно трудно, держится она настороженно. Социальные сети раскинуты очень широко, репутации ничем не подкреплены, так что следует сохранять бдительность. Для нее я был своего рода шпионом, и, пожалуй, она не ошибалась.

Мне ничего не оставалось, кроме как самому добраться до гостиной. Обычно я первым делом разглядываю библиотеку. Мне кажется, можно все узнать о человеке, просто рассмотрев его книги. В свое время, подыскивая себе квартиру, я сразу шел к хозяйским книжным полкам. Если же книг в доме не было вовсе, я немедленно уходил. Не могу я покупать жилье, чьи владельцы не читают. Это как приобрести квартиру, где много лет назад совершилось ужасное преступление (у каждого свои заморочки). Некоторые верят в призрак жертвы, обитающий на месте убийства, а я вот думаю, что вполне может существовать призрак бескультурья.

У Мартенов я нашел несколько классиков, бестселлеры и три-четыре книги, получившие Гонкуровскую премию. В этом плане Мартены представляли собой среднюю семью, читавшую книги, о которых все говорят. Однако я с удивлением обнаружил также «Искушение существованием» Эмиля Чорана. Мне это показалось таким же невероятным, как кинодрама среди творений братьев Маркс. Но, взяв книгу в руки, я увидел, что она выдавалась бесплатно при покупке двух других карманных изданий. Стало быть, румынского философа продвигали в нагрузку к произведениям для широкой публики. Возможно, эта посмертная ирония судьбы ему бы понравилась. Я вспомнил одну из его цитат, которую очень люблю: «Просто невероятно, что перспектива заполучить себе биографа никого не заставила отказаться от обладания жизнью». Я невольно связывал эту фразу со своим замыслом, поскольку собирался стать биографом семьи Мартен.

27

Время шло, а я все так и сидел в одиночестве. Пришлось мне тогда припомнить

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА (1)[8]

Лагерфельд всю жизнь хранил часть своей детской мебели. Об этом мне сообщила Мадлен. Я нахожу эту подробность трогательной, причем употребляю это слово не для украшения соответствующего абзаца, призванного заполнить лакуну в тексте. Деталь кажется тем более загадочной, что Лагерфельд вовсе не считал свое детство счастливым и беззаботным. Помню даже, в одном из интервью он говорил, что узнавал себя в суровой атмосфере фильма Михаэля Ханеке «Белая лента». А углубившись в тему, я нашел в газете «Либерасьон» такое высказывание: «Я считаю, что любой ребенок находится в унизительном положении». Можно представить себе, что пережил Лагерфельд. Но зачем тогда хранить детскую мебель? Если взрослый художник постоянно возвращается к детству, в этом есть некий смысл. Я из тех, кто верит, что предметы несут в себе вибрации прошлого, как стены, улицы или деревья. Детский письменный стол, который Лагерфельд хранил всю жизнь, был в некотором роде первым свидетелем его гениальности. За ним создавались первые рисунки, зарождались самые основы его творчества. То есть Лагерфельд желал сохранить не предмет из эпохи, которую не любил, а материальное свидетельство своего рождения как художника (в человеческом варианте это значило бы вечно держать при себе маму).

28

Похоже, когда начинаешь рассказывать, рассказ развивается сам. В середине истории о Лагерфельде в гостиной появился Жереми и – в отличие от избегающей меня сестры – даже сел рядом. Воспользовавшись таким признаком доверия, я спросил, можно ли зайти к нему в комнату. Он разрешил, но я очень быстро понял, что он готов соглашаться на что угодно, лишь бы не вступать в разговор. Он экономил слова. А когда говорил, никогда не заканчивал фразу; в нем было что-то незавершенное. Или, скорее, так: собственные слова он, видимо, считал не слишком интересными.