Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Долетевший до ее слуха он сильно подействовал на нее. Уверенность в своей силе, в своей красоте наэлектризовала Валентину, давала ей апломб. Она вызывающе гордо подняла головку с видом королевы и победительницы, а с уст ее срывались в то время простые речи скромной трудолюбивой девушки-работницы, мечтающей о семье, о домашнем очаге, о труде в поте лица о бок с тружеником-мужем. И так дико, так странно звучали они в устах этой нарядной торжествующей красавицы!

И сама Валентина почувствовала еще далеко не угасшим в ней инстинктом артистки, что вышло не то — фальшиво и нехорошо. Но поправиться и впасть в надлежащий тон роли было уже поздно. К тому же она не знала роли и брала позами, делая самые неподходящие движения и жесты. И она, понимая, что возврата нет, словно закусила удила, прибавляя все больше и больше апломба, гордости и уверенности в тоне и совсем не подходящих к роли.

— Что вы наделали? Вы мне всю сцену испортили, — в отчаянии хватаясь за голову, вскричал, выходя за кулисы ее партнер Заволгин, игравший с нею. — Что с вами случилось!? И костюм какой! Да разве это Оля!? Принцесса, а не Оля! Испортили и мне, и себе!

— Прошу без дерзостей! — холодно остановила его Валентина, чутко прислушиваясь к тому, что происходило за занавесью.

Там хлопали, аплодировали, но далеко не по прежнему. Аплодировали из любезности первые ряды кресел, где сидел Вакулин с друзьями, в то время, как весь остальной театр поражал ее своим дружным безмолвием.

— Что с Лоранской? — громогласно недоумевала какая-то молоденькая курсистка, волнующаяся на своих "верхах". — И узнать нельзя, точно подменили актрису.

— Извините меня-с, — возмущался какой-то старичок профессор, — это обман какой-то! Это не Лоранская, а кукла бездушная! Да-с!

Все остальные акты Валентина продолжала в таком же фальшивом тоне, как и первый, и так до самого конца пьесы.

Лелечка, Павлук и Кодынцев не узнавали ее, всегда чуткую к вопросам художественной правды и красоты.

— Плохо играет, — решил Павлук, — и вырядилась, как глупо! Зачем? Испортила дело только, ходит по сцене и точно говорит: посмотрите-ка мол, на меня, люди добрые, какая я нарядная и красивая. Глядеть тошно! Хорошо что у мамы голова разболелась и она с нами не поехала, а то бы ей было тяжело. И я уеду. Невмоготу!

И не умеющий притворяться и сдерживаться Павлук демонстративно покинул зрительный зал до окончания спектакля.

После последнего акта пьесы Валентина, выходя на сцену, услышала легкое шиканье и чьи-то свистки. Она побледнела. Злая улыбка исказила на мгновение ее лицо.

— Ага! — произнесла в бешенстве девушка, — это из зависти свистят, моим нарядам завидуют, моей красоте, гадкие, злые, несправедливые люди!

И, чуть не плача, она прошла за кулисы. Вдруг ее взволнованный взор встретил устремленные на нее с негодованием глаза Сергеева.

— Дядя Миша! Что же это? — беспомощно, по-детски пролепетала она, бросаясь в сторону трагика и как бы ища его защиты.

— Осрамились! Не ожидал, барышня! — отстраняясь сухо и отрывисто произнес тот. — Не ожидал! Забылись! что это храм… святой храм искусства… Здесь работа… талант нужны… а не выставка модных нарядов! Да-с!

Последних слов Валентина не слыхала. Вся сгорая от стыда, переступила она порог своей уборной и, упав на козетку, зарыдала тяжелыми, безутешными, душу надрывающими слезами.

— Михаил Петрович прав, — послышался над нею строгий голос, — мы привыкли видеть у наших актрис сознательное отношение к делу, — произнес появившийся в ее уборной режиссер труппы, — а вы, барышня, точно посмеялись над нами. Извините меня, но подобное отношение нетерпимо на службе. Нельзя коверкать смысла роли, желая щегольнуть нарядом и красотой. Мы привыкли иметь дело с работящими осмысленными труженицами, а то, что я сегодня увидел, извините меня, какое-то сплошное ломанье и больше ничего!

— Что?

Слезы Лоранской высохли внезапно. Ложное самолюбие и гордость, не терпевшие замечаний, заговорили в ней громче, чем когда-либо, теперь. Отлично сознавая, что она глубоко не права, Валентина все-таки не хотела признать этого. И она вызывающе посмотрела на режиссера.

— Я не потерплю незаслуженного выговора, — надменно произнесла девушка, — потому что не считаю себя виноватой. — И предпочитаю уйти, оставить службу, нежели… — она не договорила, захлебнувшись от волнения.

— А это как вам будет угодно! Мы никого не смеем удерживать силой, — произнес режиссер и, холодно поклонившись, вышел из уборной.

— Валечка! Что ты сделала? О, Господи! От места отказалась! Валя! Валя! Голубушка! — залепетала, бросаясь к ней, Лелечка и судорожно обвила дрожащими руками плечи старшей сестры.

— Ах, оставь меня, пожалуйста! Все меня оставьте! — раздраженно крикнула Валентина, но, не выдержав, упала головой на грудь Лелечки и залилась горючими слезами.

XIX

Тревожно прошла эта ночь в сером домике.

Измученную и рыдающую, привезли сюда Кодынцев с Лелечкой, Валентину. Марья Дмитриевна, впервые видевшая слезы старшей дочери, совсем потеряла голову со страха.