Семья Лоранских (Не в деньгах счастье)

Марья Дмитриевна, оповещенная уже Феклой, вышла как раз в эту минуту из столовой со своей добродушной улыбкой навстречу гостю.

Вакулин поспешил к ней и склонился пред ней в таком почтительном поклоне, целуя ее руку, как будто пред ним была знатная барыня-аристократка, а не простая "гаванская чиновница".

Смущенная, красная, Марья Дмитриевна поспешно "клюнула", по выражению Павлука, Вакулина в надушенную голову и произнесла, захлебываясь от волнение:

— Милости просим, милости просим… Мы всегда гостям рады, батюшка! У нас попросту. Уж не побрезгайте, чайку-с. Милости просим, — и вдруг чуть не вскрикнула, потому что Лелечка, пробравшаяся к ней поближе, умышленно наступила ей на ногу.

— Бог с вами! Бог с вами! — зашептала она, пользуясь минутой, когда гость знакомился с молодежью. — У нас ведь колбаса чайная и холодная корюшка от обеда… А ведь его позвали! Ну, как же можно это, мамочка? Ведь сын домовладельца, богач!

— Ну так что же делать, Лелечка? — растерянно мигая, залепетала старуха. — Ну, скажи Феклуше, чтобы за ванильными сухариками сбегала в немецкую булочную, да морошки подала к чаю!

— Как же! будет он есть ваши сухарики и морошку! А впрочем… — и Лелечка поспешно "нырнула" в кухню.

А гость в это время говорил Валентине:

— Отец просил меня, Валентина Денисовна, уговорить вас вернуться к своим занятиям у него. Будьте снисходительны к старику. Он раскаивается, что был несколько резок с вами. Простите его…

— "Несколько резок?" — усмехнулась Лоранская, и оживленное, за минуту до того прелестное лицо ее стало снова холодным и устало-спокойным. — Он был непростительно резок, груб со мною…

— Он раскаивается, Валентина Денисовна, уверяю вас. Он большой чудак, мой отец, но золотой души человек. Его все считают скупцом, но он делает втайне много-много добра, — торопливо проговорил молодой Вакулин. — Ваш отказ искренно опечалил его, так как вы знаете, вероятно, что помимо вашего идеального чтения, отцу приятно было ваше общество: вы так поразительно напоминаете ему его покойную дочь и мою старшую сестру — Серафиму. Я был еще мальчиком, когда она умерла, и не могу судить о сходстве. Но судя по словам отца, это сходство огромное. В вашем присутствии он представлял себе особенно ярко покойную Серафимочку и вы можете себе вообразить, как ему больно поэтому лишиться его… И сегодня, едва дождавшись моего возвращения, старик мой командировал меня к вам с письмом.

И Вакулин вынул из кармана сюртука конверт большого формата, с четко надписанным на нем именем, отчеством и фамилией Валентины, и передал его молодой девушке.

Последняя вскрыла конверт и прочла:

"Не придирайтесь к старику-чудаку и умейте относиться снисходительно вообще к человеческим слабостям. Я успел за год привыкнуть к вашему голосу и методе чтения и, теряя вас, ощущаю большое неудобство. Поэтому предлагаю вам увеличенное жалованье ровно на треть вашего оклада и надеюсь на ваше согласие. С уважением — Вакулин".

Валентина кончила и с досадой скомкала записку.

— Передайте вашему батюшке, что мне неудобно это занятие у него и вообще я никогда не возвращаюсь к раз оставленному делу, — произнесла она веско по адресу молодого Вакулина.

Глаза ее холодно блеснули при этом. Алый румянец вернулся на бледные щеки и сделал холодное лицо снова живым и прекрасным.

В эту минуту подбежала Лелечка, успевшая оправиться от первого смущения, хлопотливая и приветливая.

— Валечка, — бросила она сестре, — зови гостя чай кушать!

— Но… — замялся тот, — моя миссия, кажется, окончена, и…

— Ну так что же? Недоразумение, вышедшее с отцом, не должно распространяться на сына, — произнесла Валентина, улыбаясь.

— Прошу пожалуйста! — еще раз радушно пригласила она Вакулина и других и повела их в столовую.

Здесь на чайном столе, на простых фаянсовых тарелках, лежали нарезанная тоненькими ломтиками чайная колбаса, холодная корюшка и стояла сухарница, наполненная доверху теми ванильными сухариками, за которыми успела уже слетать Феклуша в немецкую булочную на "уголок".

Молодежь вначале ужина косо поглядывала на "барина", затесавшегося незваным гостем в их тесный кружок. Но вскоре первое смущение прошло и языки развязались.

— Ну, что ты вздор мелешь! — громко произнес голос Навадзе с сильным восточным акцентом, очевидно, продолжавшего начатую под сурдинку беседу. — Больно ты нужен в твоем "Куринкове"!

— Не скажи… — протестовал Павел Лоранский, — не скажи, брат, там, во всяком случае нужнее, чем в другом месте. В деревне докторов нет. Каждому рады будут. Дайте мне кончить только, дайте крыльям отрасти — махну я в самые дебри, и ни тиф, ни холера, ничто такое повальное у меня в округе не прогостит долго. Ручаюсь!

— Что это ваш брат в провинцию собирается? — спросил Вакулин Валентину.

— Не говорите, батюшка, — вмешалась Мария Дмитриевна, услышав вопрос гостя, — не говорите, спит и бредит захолустьями разными. В самую-то глушь его тянет!

— По призванию? — сощурился гость в сторону Лоранского.

— По призванию, потому что выгоды тут ожидать не приходится, — спокойно ответил Павел. — А вас это удивляет?