Семья Машбер

День начинается по заведенному испокон веков порядку: ставят самовары, топят печи, дома щедро угощают дымом друг друга.

День начинается шумно, раскрываются ставни, двери домов, распахиваются ворота сараев, с самого утра слышится бабья ругань; собравшись в кружок, соседи делятся последними новостями, ночными происшествиями: у одних кто-то этой ночью неожиданно отдал Богу душу, у другого жена благополучно разрешилась от бремени, у третьего корова отелилась… Женщины не могут и минутки найти, чтобы присесть и поговорить. Они собираются в кружок, чтобы наспех обменяться новостями, не успев даже как следует умыться.

С утра поднимается невероятный шум на базаре, особенно в мясных, рыбных и бакалейных рядах; торговцы на все лады расхваливают свой товар, покупатели толпятся, привередничают, громко торгуются, стараясь перекричать друг друга. Детишки, которых матери захватили с собой, начинают вдруг плакать.

По временам рынок оглашается отчаянным воем собак, которые вертятся под ногами продавцов и покупателей и получают пинки или камнем по морде. Голосят нищие и калеки, они с самого утра на рынке, каждый из них — слепой, кривой, припадочный — торопится возбудить жалость к себе своими причитаниями. Воришки нарочно поднимают панику, беготню, давку, чтобы в сутолоке подобраться к чужим кошелькам и карманам. Блаженные вообще проводят все дни на базаре, да и ночуют тут же, у ларьков, пробуждаются они вместе с рынком и собирают толпу любителей пожалеть несчастненьких; отогнать от них любопытных непросто — это только раззадоривает их на весь день.

Если бы наблюдатель оказался в этой части города N, его втором кольце, то утром он увидел бы то, что можно увидеть по утрам во всех подобных городах: пыль, шум, грязь на улицах и во дворах, его глаз редко где порадовался бы травке, деревцу, чистому дворику, и ухо вряд ли бы насладилось тишиной. Он увидел бы, что вся архитектура города — насмешка. О «лучших» домах города можно в лучшем случае сказать: «халтура», а то и еще что и похуже.

Старые люди могли бы указать некоторые улицы и переулки, которые чудом убереглись от пожаров, но эти улицы ничем не отличаются от новых, отстроенных на пепелищах: та же хаотичность, теснота, дом прилеплен к дому, крыша к крыше — во время пожара один домишко легко может «одолжить» огонь другому. Впрочем, несмотря на пожары, город за последнее время сильно разросся.

Старое кладбище теперь оказалось внутри города, прежде же оно было, как и положено кладбищу, за городской чертой, по этому можно судить, как расширился город. Но если сравнить надписи на памятниках нового кладбища с надписями на старом, а они по большей части хорошо сохранились, и не составит особого труда их прочитать, так вот, если сравнить их между собой, то поймешь, как мало изменилось. Тот же стиль, тот же язык, те же выражения, и, кажется, будто и здесь, и там похоронены одни и те же люди, только даты отличаются друг от друга. На обоих кладбищах можно прочитать, с небольшими изменениями в датах, одни и те же надписи: «Здесь покоится известный раввин, носивший раввинскую корону тридцать лет». И здесь, и там растут колючие кусты, а на могилах самых знатных людей — разросшиеся липы, а в них — вороньи гнезда.

Только размерами одно кладбище отличается от другого. Да и в сам живой город время внесло ничтожные изменения.

Третье кольцо опоясывает город предместьями, такими, как Попивка, Пейгеривка, Качанивка и другие.

Некоторые места населены очень густо, как маковые коробочки — избушка на избушке, развалина на развалине, никакого намека на улицы, на тротуарах грязь, ни травинки кругом. А кое-где дома встречаются редко, между ними большие расстояния. В таких местах тихо, как в деревне или на хуторе.

В третьем кольце такая бедность, какую только можно себе вообразить. Большинство домов держится чудом — кривые стены внутри покрыты плесенью, снаружи не оштукатурены, не побелены, крыши дырявые, или совсем нет крыш. Дети бегают голышом, даже без рубашонок, а на взрослых рваная, много раз штопанная и перештопанная одежда. Грязь и нищета передаются по наследству, и никто даже не мечтает избавиться от этого наследства.

Живут здесь отбросы города, низшего разряда ремесленники, сапожники и портные, которым и базарную одежду шить не доверяют. Здесь немало нищих, профессиональных бродяг, шарманщиков, тряпичников, бедняков-носильщиков и, наконец, просто босяков, воров, гадалок, игроков и гулящих женщин.

Все это люди, изгнанные из городских поселений, оторванные от религиозных общин, отделенные и удаленные от жизни остального города: обычаи те же, а законы иные, чем в городе. Бог города N в этом третьем кольце словно ослабил Свои вожжи, здешняя публика очень неохотно ходит в оглоблях народной повозки, а многие и вовсе из нее выпряглись.

Здесь на песчаном бугорке летом среди бела дня можно встретить компанию подвыпивших парней, которые, развалившись, играют в карты, пируют под открытым небом. Иной раз тут можно наблюдать сцены, каких в городе никогда не увидишь.