Семья Машбер

Ночью после того дня, когда Мойше получил это письмо, ему приснился сон.

Он стоит перед зеркалом, высоким настенным зеркалом в гостиной своего дома. Никого нет, он один дома.

— Смотри, — говорит он, обращаясь к себе, — кажется, не так уж я молод, ведь дедушка уже, а на лице ни одной морщинки и вообще никаких признаков старости.

Волосы рыжеватые, лицо свежее, добродушное, у глаз еле заметные морщинки оттого, что он привык щуриться на солнце. Фигура совсем как у молодого, костюм сидит на нем отлично. Мойше доволен собой — в той степени, в какой это дозволено набожному человеку. Ему становится неловко от того, что он так долго любуется собой, своей персоной, и он уже хочет отвернуться, но вдруг он замечает что-то странное.

— Что это? — с удивлением спрашивает Мойше. Он приглядывается. На лбу у него как будто кроваво-красная, словно выжженная, буква. Приглядывается еще и наконец понимает, что это — древнееврейская буква «тоф». «Что же это может означать?» — думает Мойше. «Тихье» — «будешь жить» или «томус» — «умрешь». Трясущейся рукой он пытается стереть этот знак со лба, но ничего не получается, и он со стоном просыпается.

Проходит немного времени, и Мойше снова засыпает, и снова — сон…

В его доме торжество, собралось много людей — все близкие и родные, все ему по душе. В комнатах оживленно и весело, и, хотя он, Мойше, находится в освещенной свечами и лампами столовой, ему кажется, что он видит все, что делается в других комнатах, как будто в доме нет стен.

Мойше одет в длиннополый черный шелковый парадный сюртук. Левый борт немного оттопырен, так как в нагрудном кармане лежит большой платок, которым он вытирает пот со лба.

Ему хорошо и радостно, кажется, будто весь он переполнен блаженством и счастьем. И все окружающие — дети, внуки, родственники и знакомые, — все смотрят на него и тоже радуются, а сам он от полноты чувств не может сдержать улыбку и, как всегда, щурит при этом глаза, и они делаются узенькими, как две щелочки.

Все хорошо, все ладно, и лишь одно облачко появилось на безмятежно голубом небе. Ему чудится, что кто-то чужой присутствует в доме; куда ни посмотрит, везде он видит его. Это не еврей, это, оказывается, тот самый помещик, у которого Мойше много лет тому назад купил дом, двор и мебель. Помещик тогда разорился и был на волоске от банкротства, а у Мойше как раз был очень удачный год, счастливое время, и везло ему небывало.

Да, это тот самый помещик… Но каким образом, удивляется Мойше, он попал сюда, кому он нужен, кто пригласил его?

Но в то же время Мойше окружают группы других гостей, и он слышит, как все хвалят его и желают ему добра. Мойше благодарит и на минуту забывает о том чужом человеке, который ему неприятен.

И вдруг Мойше замечает, что начинают гаснуть свечи, и прежде всего гаснет свет за спиной. Он оборачивается и видит — веселье обрывается, все замолкают, отворачиваются и стоят — кучками или в одиночку — бледные, погрустневшие, похожие, как в сумраке, на тени.

Мойше резко поворачивает голову к двери, как если бы кто-нибудь позвал его оттуда, и видит на пороге человека, которого он сразу не может узнать, но, присмотревшись, видит: да ведь это отец! Он в слегка запыленном дорожном плаще, и когда Мойше подходит к нему поздороваться и пригласить в дом, то замечает, что плащ отца расстегнут, а под ним — талес. Мойше чувствует, как холодок пробегает по спине, будто раскрыли окно и впустили струю холодного воздуха. Мойше хочет понять, откуда дует и кто открыл окно, он поворачивает голову и видит, что свечи за спиной погасли, люди куда-то исчезли и их не стало видно в наступившей темноте… Светло только в одном месте — там, где на пороге стоит отец, словно пришедший откуда-то издалека, и Мойше готов поклясться, что на лице отца застыли слезы.

— Что с тобой, отец мой? — спрашивает Мойше.

— Идем со мной.

— Куда?

Во двор. Зачем? Загорелся и пылает этаж твоего дома. Где? Ведь кругом темно, ничего не видно. Идем, увидишь. Отец идет впереди, Мойше следует за ним. Они спускаются по ступенькам крыльца, отец показывает ему на угол дома и велит посмотреть вверх. И верно, у крыши, рядом с водосточной трубой Мойше замечает красный язычок пламени — он колеблется от ветра. Но Мойше это не тревожит, он никого не зовет на помощь и сам удивляется своему спокойствию.

Вдруг ему чудится, что кто-то стоит во дворе и смотрит ему в спину. Он оборачивается и видит: это снова как будто помещик. Мойше поражен, но, приглядевшись, обнаруживает, что это вовсе не помещик, а его брат Лузи.

В этот момент рядом с Лузи вырастает восковая свеча — огромная, высотой в человеческий рост, вот она достигает Лузи до груди. А язычок пламени в это время подкрался по водосточной трубе, прополз по земле и приблизился к свече; вот он перекинулся на свечу, поднимается к фитилю — и свеча загорается.