Семья Мускат

И он забегал по квартире, шлепая по полу голыми пятками. Проснулись Хама и дочери, заверещал ребенок. Абрам надел белый летний костюм, соломенную шляпу, рубашку со спортивным воротом и, схватив трость с ручкой из оленьего рога, сбежал, что-то напевая, вниз по лестнице. На улице он вскочил в дрожки и назвал кучеру адрес Нюни. От Нюни он, Нюня и Броня поехали на Сенаторскую. Ярко светило солнце; с Вислы дул легкий ветерок. Дворники поливали тротуары и дворы из резиновых шлангов. По улицам спешили молодые женщины и девушки с букетами цветов. Балконы были забиты людьми, на улицах яблоку негде было упасть. На Сенаторской Абрам увидел германские войска. Офицеры в зубчатых касках, с шашками на боку, в сапогах со шпорами важно восседали в седле. Невозможно было представить, что они только что с поля боя. Вслед за офицерами широкими рядами шли солдаты, в основном мужчины средних лет, широкоплечие, с брюшком, в очках, с фарфоровыми трубками в зубах. Они мерно отбивали шаг по булыжной мостовой и что-то пели гортанными голосами. От этого невнятного блеянья по растянувшейся вдоль улицы толпе пробежал смешок. Победителей приветствовали громкими криками:

— Guten Morgen! Guten Morgen!

— Gut’ mo’en! Gut’ mo’en! — отзывались солдаты. — Где тут дорога на Санкт-Петербург?

— Вот возьмите! — И Абрам протянул солдату сигару.

— Danke sch"on. А вы берите папиросу. — И солдат протянул Абраму папиросу, без мундштука, с тонкой золотой каемкой.

А войска шли и шли, тянулись бесконечной вереницей. Над крышами кружили стаи голубей, их цвет менялся от огненно-золотого до свинцово-черного. На окнах играли солнечные блики. Над замком уже развевались черно-бело-красные флаги. Повозки со специальной полицией ехали в сторону городской ратуши; полицейские были в синих накидках, многие в темных очках. С Праги раздавалась стрельба — русские, по всей видимости, еще оказывали сопротивление — отстреливались из окопов на другом берегу Вислы. Желтолицые дезертиры в лохмотьях показались в дверях еврейских домов. То тут, то там германский патруль хватал русского солдата и либо вел его в тюрьму, либо расстреливал на месте, и труп оставался лежать в луже крови. Несколькими часами позже на стенах домов и на заборах появились объявления на немецком и польском языках. Вокруг них стали собираться горожане. Крупным почерком значилось: «Streng verboten» — «Строго запрещается». Вечером Абрам отправился на Венский вокзал узнать, пустили ли поезд в Лодзь. На Маршалковской царило оживление. Проезжала кавалерия. Играл оркестр. В ресторанах и барах уже выпивали и ухаживали за женщинами германские солдаты. С Хмельной и Злотой на Маршалковскую устремились десятки проституток: лица напудрены, глаза подведены, на щеках румяна. Эхо разносило пьяные выкрики и громкие голоса. Венский вокзал был закрыт и оцеплен. Абрам попытался было что-то сказать немецкому солдату, но швабец, высокий малый с лошадиным лицом и глазами навыкате, грубо его оттолкнул, отчего Абрам чуть не свалился в канаву.

— Пошел отсюда к чертовой матери, жид проклятый!

И угрожающе взмахнул винтовкой.

Часть седьмая

Глава первая

Скорый поезд «Белосток — Варшава» опаздывал на несколько часов. По расписанию он должен был прибыть на Венский вокзал в четыре часа пополудни, однако к этому времени достиг лишь железнодорожного узла, где долгое время стоял, пока отцепляли одни вагоны и прицепляли другие. Платформы были забиты пассажирами: билеты они купили, но в поезд сесть не могли. Поляки закрывали двери вагонов и не пускали евреев, которые, сгибаясь под тяжестью чемоданов и тюков, метались по платформе. Женщина с ребенком громко рыдала, умоляя пустить ее в поезд. В давке она потеряла свой парик и теперь стояла с коротко стриженной головой. Какой-то солдат подцепил его на штык.

В вагоне второго класса сидел молодой человек с высоким лбом, глубоко посаженными глазами и светлыми, редеющими на макушке волосами. Его серый костюм помялся в дороге, воротничок загнулся на углах, галстук съехал на сторону, бледное лицо покрылось пылью. Он читал журнал и время от времени поглядывал в покрытое сажей окно. Поезд простоял больше часа. Железнодорожные пути были забиты паровозами и товарными вагонами. Размахивая фонарями, отбрасывавшими бледный, смешивавшийся с дневным свет, бегали взад-вперед по платформе проводники. В окне купе первого класса стоял широкоплечий генерал с окладистой русской бородой и смотрел на суматоху отрешенным взором человека, свободного от мирских тревог. Хотя Польша обрела государственность только что, на его широкой груди уже красовались польские медали.