Семья (не) на один год

Захар не спешил на волю. В моей профессиональной помощи он не нуждался. Но под его защитой было много тех, кому опытный адвокат нужен был как воздух.

Так незаметно и у меня, и в бюро прибавилось дел. Неунывающий Паша смеялся над тем, что теперь и он оброс криминальными связями. А мне наконец перестали сниться кошмары с моей девочкой на больничной койке.

Второй год в колонии пролетел не так стремительно, как хотелось бы. Однако его финал стоил любых трудностей.

Добиться оправдательного приговора ни Паше, ни моим людям так и не удалось. Акционеры вовремя спрятали концы в воду. Но вместо организатора преступления я был признан соучастником. Так пять лет колонии быстро превратились в три. А потом и в условно-досрочное освобождение.

В то, что все закончилось, я не мог поверить ни дома, ни в офисе. Дом казался чужим и слишком большим. Мне не спалось на широком мягком матрасе, а хорошая еда из ресторана вызывала изжогу.

В бюро тоже все было не так, как я когда-то планировал. Без оправдательного приговора не приходилось и мечтать о своей лицензии. Дорога в суды стала закрыта. А за два года отсутствия половина клиентов отсеялась сама и еще часть перешла к конкурентам, которые поливали меня грязью на каждом углу.

Вольно или невольно я оказался почти в том же положении, как и в начале своего срока. Все было новым, впереди ждали месяцы и годы адского труда.

В этой ситуации радовало лишь одно — билеты в Гамбург, которые Паша торжественно вручил мне сразу после освобождения.

Благодаря этим билетам я не свихнулся в пустом доме и не отправил на тот свет парочку журналистов, пожелавших прославиться на моей засекреченной истории.

Гамбург должен был стать спасением. Из-за того, что виновных так и не нашли, я не мог рисковать Лерой и открыто возвращаться в ее жизнь. Но мне нужно было хотя бы увидеть свою жену. Самому рассказать ей правду. И, если еще любит, пусть тайно для всего мира, вновь сделать своей.

Весь полет я вспоминал жуткие фото из палаты и продумывал слова. По дороге в клинику, где работала Лера, дважды останавливался у цветочных магазинов и менял букеты.

Нервы были напряжены в струны. Казалось, тронешь — зазвенят. На последнем судебном заседании так не волновался, как в машине такси. Но первые же минуты в клинике расставили все по местам.

Я узнал ее сразу. Рассмотрел в потоке пациентов и персонала.

Лера была красивее, чем на фото или в моей памяти. Худенькая, легкая, она порхала в своем бирюзовом костюме между палатами. Улыбалась малышам. О чем-то важно говорила с их родителями. И позволяла какому-то молодому врачу брать ее за руку.

До этого момента я не знал, что способен чувствовать ревность. Лера столько лет была только моей, что даже воображение не могло нарисовать ее с другим.

Как последний маньяк, я целый день незаметно пялился на этих двоих. Ходил по пятам, боясь дышать на свою девочку. Наблюдал, как она улыбается чужим шуткам, как позволяет прижимать себя к груди и пьет кофе из одного на двоих бумажного стаканчика.

Я видел самую красивую в мире женщину. Молодую. Яркую. Не запятнанную тюремной грязью. Живущую полной жизнью. И не мог заставить себя подойти к ней поближе или хотя бы окликнуть по имени.

Это был особый вид пытки. Хуже карцера. Больнее ударов под ребра.

На то, чтобы вдоволь насытиться этим мазохизмом, ушло три дня.

В первый я еще пытался догнать Леру в длинных, запутанных коридорах клиники. Следил за ней, ни на миг не выпуская из виду.

Во второй — провожал на машине на работу и обратно.

А в третий вручил очередной свой букет молодому доктору.

Тот в конце смены стоял на крыльце клиники. Наблюдал сквозь огромную стеклянную дверь, как Лера прощается с кем-то в фойе. Здоровался с проходящими мимо коллегами. Изредка бросал нетерпеливые взгляды на часы.

— Ее ждешь?

Я не стал здороваться. Моего немецкого хватило бы и на длинный разговор, и на оправдательную речь в суде. Но желания общаться не было.

— Да. — Незнакомец расплылся в улыбке, словно мальчишка. — Нравится?

— Красивая.

Стараясь впитать каждую черточку, я медленно заскользил взглядом по тонкой фигурке. Будто чувствовал, что в последний раз.

— Очень! Самая красивая!

Под ложечкой засосало. Не от голода. Острее.

— Подруга? — Особой надежды уже не было. Но, как утопающий, я цеплялся за любую соломинку.

В ответ на этот вопрос врач горделиво поправил ворот рубашки и подмигнул мне.

— Моя невеста.

* * *

Дорога домой пролетела быстро. Когда заранее не питаешь никаких иллюзий, разочаровываться не так уж больно. К тому же... разочароваться в Лере я не смог бы, даже если бы сильно захотел.

Сам сделал все, чтобы она поверила в мое равнодушие. Лично заставил молчать всех свидетелей и ни разу не передал о себе ни единой весточки.

Два года тюрьмы превратили меня в совершенно другого человека. А Леру лишили любимого мужчины и ребенка от него.

По дороге в Гамбург я еще верил, что можно исправить прошлое... вместе справиться со всем багажом утрат и вранья. А сейчас даже стало легче.