Семья Поланецких

Поланецкий устремился к спальному вагону, и первое лицо, мелькнувшее в окне, было Литкино, которое просияло при виде его, словно осветясь солнцем. Девочка радостно замахала ему руками, и спустя мгновенье Поланецкий был в вагоне.

– Котеночек мой дорогой! – вскричал он, сжимая Литкины руки в своих. – Выспалась? Здорова?

– Здорова! Вот мы и вернулись наконец! И будем теперь вместе! Доброе утро, пан Стах!

Рядом с девочкой стояла пани Эмилия; «пан Стах» и ей с чувством поцеловал руку.

– Доброе утро, дорогая пани! Извозчик ждет, – торопливо, как всегда при встрече, стал он объяснять. – Вы можете сразу же ехать, багаж получит мой человек, дайте только квитанцию. Дома вас поджидают с чаем. Пожалуйста, квитанцию. Панна Плавицкая тоже здесь.

Марыня стояла подле вагона, и обе, радостно улыбаясь, бросились пожимать друг дружке руки. Литка помедлила словно в нерешительности, но потом с обычной безоглядной искренностью кинулась ей на шею.

– Марыня, поедем к нам пить чай, – сказала пани Эмилия. – Нас ждут дома, а ты, поди, и не завтракала? Поедем, а?

– Вы же устали: всю ночь в дороге.

– Мы от самой границы спали как убитые, только-только успели одеться и умыться. Все равно будем чай пить, так что ты нам ничуть не помешаешь.

– В таком случае с удовольствием.

– Мамочка а пан Стах? – спросила Литка, дергая мать за платье.

– Ну конечно, и пан Стах Он обо всем позаботился, все для нас приготовил, значит, и он должен поехать.

– Должен! Должен! – воскликнула, оборачиваясь к нему, Литка.

– Не должен, а хочет, – шутливо возразил он.

Вчетвером уселись они в пролетку. Поланецкий был в отменном настроении – еще бы! Напротив сидит Марыня, рядом – Литка. На душе у него стало светло, как в этот утренний час, и проснулась уверенность, что отныне все пойдет хорошо. Во всяком случае, он принадлежит к тесному кружку людей, связанных общими интересами и взаимной симпатией, и к нему же будет принадлежать Марыня. Вот и сейчас она близ него, а главное, их сближает общая приязнь к пани Эмилии и Литке.

Все четверо непринужденно болтали по дороге.

– Отчего вы, Эмилька, приехали раньше срока? – спросила Марыня.

– Литка все время просилась домой.

– Тебе не нравится за границей?

– Нет.

– По Варшаве соскучилась?

– Да.

– А по мне? Ну-ка, отвечай, не то плохо будет.

Обведя взглядом мать, Марыню, Поланецкого, Литка сказала наконец:

– И по вас, пан Стах, тоже соскучилась.

– Вот тебе за это, получай! – сказал Поланецкий и, схватив ее руку, хотел поцеловать, но она стала вырывать ее и в конце концов спрятала руки за спину. А он, поворотясь к Марыне, проговорил с улыбкой, показывая свои крепкие белые зубы: – Вот видите, вечно мы с ней воюем и, однако, любим друг друга.

– Так всегда обыкновенно и бывает, – отвечала Марыня.

– Эх, кабы всегда! – возразил он, глядя ей в глаза серьезно и прямо.

Марыня, покраснев слегка, приняла сосредоточенный вид и, не отвечая ничего, заговорила с пани Эмилией.

– А пан Васковский? – обратился Поланецкий к Литке. – В Италию уехал?

– Нет, он в Ченстохове сошел и приедет послезавтра.

– Здоров он?

– Здоров, – ответила девочка и, взглянув на своего друга, сказала: – Пан Стах похудел, правда, мама?

– Вы и в самом деле неважно выглядите, – заметила пани Эмилия.

Поланецкий осунулся немного – он плохо спал, и виновница его бессонницы сидела напротив в пролетке. Но он сослался на множество хлопот и дел. Тут они подъехали к дому.

Пани Эмилия пошла поздороваться с прислугой, Литка побежала следом, и Поланецкий с Марыней на короткое время остались одни в столовой.

– У вас, наверно, нет здесь никого ближе пани Эмилии? – спросил Поланецкий.

– Ни ближе, ни дороже.

– Трудно жить без душевного тепла… а она так добра, так отзывчива. У меня нет своей семьи, а у них я как в родном доме. И когда они здесь, Варшава кажется мне совсем другой, – сказал он, прибавив уже менее уверенно: – А на этот раз я радуюсь и за вас и хочу надеяться, что благодаря им мы ближе познакомимся… избежим новых недоразумений.

И с мольбой посмотрел на нее, словно желая сказать: «Я не могу так жить! Ну, протяни же руку в знак примирения, будь подобрее со мной, хотя бы ради сегодняшнего дня».

Но именно потому, что безразлично относиться к нему она не могла, он вызывал у нее растущую неприязнь. И чем добросовестней и симпатичней он казался, тем невероятней и непростительней выглядел в ее глазах его поступок.

Деликатной и скорее робкой по натуре Марыне не хотелось омрачать этот день резким ответом, и она предпочла промолчать. Но он и не нуждался в словесной отповеди, прочтя во взгляде ее приблизительно следующее: «Чем меньше ты будешь стараться возобновить наши отношения, тем лучше, а еще лучше вообще держаться подальше друг от друга».

И радость его тотчас померкла, сменившись негодованием и печалью, которая была сильнее, потому что его неодолимо влекло к Марыне, хотя пропасть между ними – это было очевидно – увеличивалась с каждым днем.

И он только глядел на ее милое, доброе лицо, чувствуя: чем безвозвратней он ее теряет, тем дороже она ему становится.