Семья Рубанюк

— Не знаю, о каком вы селе говорите. А вот у нас правление решило в этом году полевой стан в бригаде Федора Кирилловича строить — большой дом, о пяти комнатах. Повторяю, большой! Хороший, из кирпича, под черепицей. Дневные ясли, столовая, женское и мужское общежитие. Душевая. Конюшни отдельно, крытый ток. Ну, конечно, электричество, садик, прочие удобства…

— И когда думка такое строить?

— Кирпич уже купили в Богодаровке.

— Так, так…

— И вот, когда мы услышали, что вы вернулись, очень обрадовались. Думали — есть кому возглавить строительство.

Не давая Лаврентьеву открыть рта, Петро рисовал перед ним самые заманчивые перспективы:

— Вы говорите — двери, заборчики… Имейте в виду, план у нас такой: станем на ноги, разбогатеем, переработочные пункты будем строить, сушилки, фундаментальные, из кирпича. Во как!..

— Ну что ж! В добрый час, как говорится. Дело хорошее задумали.

— Так включайтесь!

— Вы уж дозвольте с супругой совет поиметь. Обманывать не стану: думка была на заводе несколько годков поработать. Детишки подрастают, как ни говорите — город…

Он ушел, явно поколебленный в своем намерении покинуть Чистую Криницу. Но Петро не мог успокоиться на туманном обещании Лаврентьева. Он решил переговорить с женой его, Федосьей, и, узнав, что та с другими женщинами перевеивает семенное зерно, пошел к амбарам.

— Значит, проводы скоро устраиваем, Федосья Михайловна? — спросил он у нее, здороваясь.

— Не скоро, — откликнулась женщина, блеснув глазами из-под цветастого платка.

Она неузнаваемо помолодела и расцвела за эти дни. Смахнув ладонью серый налет пыли с опаленного морозными ветрами, горящего густым румянцем лица, Федосья счастливо произнесла:

— Сколько ж одной бедовать, Петро Остапович? Раз он хочет, поедем.

— И не жалко покидать родное село?

— Оно бы не хотелось, да хорошие люди везде найдутся.

— Так вот что, Михайловна, отойдем-ка в сторонку…

Женщины, перечищавшие сортовую пшеницу, исподтишка наблюдали, как председатель горячо убеждал в чем-то Федосью, и потом слышали, как она, оправляя платочек, говорила:

— Да нет, Петро Остапович! Один он от семьи не отковырнется.

На следующее утро Петро, подходя к правлению колхоза, увидел, что Лаврентьев, все в той же аккуратной солдатской шинели, в армейских ботинках и обмотках, прохаживался, пощипывая ус, около правления. Несколько минут спустя он, сидя напротив Петра и щупая шаткий, сколоченный из сосновых планок столик, говорил:

— Выберем время, Петро Остапович, сколько-нибудь подсушим дубнячка — кабинетную обстановочку разделаем. А пока, вы дозвольте, я в бригаде, на месте, погляжу, как там полевой стан расплановать.

За два следующих дня он вместе с Павлом Петровичем Грищенко, у которого когда-то обучался специальности плотника, составил подробный график строительных работ, уточнил количество материала, необходимого для полевого стана, и правление, утвердив расчеты, назначило Лаврентьева бригадиром строительной бригады.

Уже в марте строители подвели каменный фундамент под основное помещение полевого стана и стали возводить стены.

Федор Лихолит, как-то отвозивший бороны и сеялки на свой участок, вернулся в село к вечеру и, повстречав Петра около усадьбы МТС, остановился.

— Ну, Остапович, — сказал он, широко улыбаясь от удовольствия, — поглядел я, как там Юхим мудрует.

— Хорошо подвигаются дела?

— Сроду еще на степи у нас такого не становили. Поглядел я — да это же не хата будет, а… Куда там пану Тышкевичу!

— Ну, это ты через край хватил, Кириллович! — улыбнулся Петро. — Ты же усадьбу графа Тышкевича не видел?

— Ничего, что не видел. Батько, покойничек, в экономии у него батрачил, рассказывал…

— Ведь люди проводят большую часть года в степи, — прервал его Петро. — Пускай и живут с удобствами, культурно. А то от зари до зари работают, а спят под скирдой.

— Тоже верно… Нет, дуже я доволен.

— А зимой ворчал, помнишь? Плотников, дескать, потом будем готовить. Говорил?

— Ну, не я один так говорил, — уклончиво ответил Федор.

Разговор зашел о других хозяйственных делах. В эту минуту Петро заметил в конце улицы Полину Волкову. Она скорым шагом шла по направлению к усадьбе МТС, потом, как бы вспомнив о чем-то, круто повернулась и еще быстрее зашагала обратно.

Видел ее Петро за последние дни всего два-три раза. Он знал, что Волкова из-за болезни другой учительницы ведет сейчас уроки в двух сменах и с трудом выкраивает время для общественной работы.

Но и мимолетных, коротких встреч было достаточно, чтобы Петро заметил: девушка стала упорно сторониться его, разговаривать с ним подчеркнуто сухо, даже грубовато.

А Петру нужно было переговорить с Волковой. Надо было условиться о привлечении комсомольцев к проверке договоров социалистического соревнования между бригадами, о создании на время сева контрольных постов.

Провожая глазами удалявшуюся девушку, Петро не без огорчения думал: «Так легко было раньше разговаривать с дивчиной обо всем, и вот… Неладно получилось. И ничем ведь я ее не обидел…»