Читаем Семья Рубанюк полностью

Семья Рубанюк

Евгений Ефимович Поповкин

В один из ясных морозных дней, когда Василинка, собираясь в бригаду, одевалась, Иван Остапович спросил ее:

— В поле?

— Нет, тут недалечко. На леваду. Будем сено возить.

— И куда будете возить?

— В свою бригаду.

— Заезжай за мной.

Василинка, недоверчиво глядя на него, засмеялась: — У нас же, знаешь, какой шарабан? Чего это вдруг вздумалось?

— Прогуляюсь. Новый полевой стан погляжу. Заезжай на своем шарабане.

— Да ну тебя! — Василинка сердито всунула руки в рукава кожушка. — Повезу я тебя на быках, чтоб люди смеялись: «Гляньте, скажут, генерала Рубанюка на быках везут».

— Быки ведь не краденые.

— Да ну тебя! Отдыхай лучше.

— А ты слухайся, — вмешался отец. — Раз ему в охотку, не прекословь.

— Он же в репьях вывозится, в полове… Доброе дело! — Василинка негодующе всплескивала руками.

— Я батьков кожух надену. Хочется вилами поработать.

— Хоть бы конями, а то на лысых.

— Давай, давай! Жду, — сказал Иван Остапович, легонько выталкивая сестру из хаты.

Минут через сорок Василинка, все еще не уверенная в том, что над ней не подтрунивают, нерешительно остановила бычью упряжку около ворот.

Иван Остапович тотчас же появился на крыльце. В рыжевато-зеленом от давности отцовском тулупе, перепоясанном матерчатым поясом, в мохнатой шапке и валенках, выглядел он моложавым, ладным, плечистым.

С наслаждением плюхнувшись в сани, он весело приказал:

— Нажимай стартер!

Василинка, багровея от сдерживаемого смеха, стегнула кнутовищем по волам:

— Цоб-цобе! Цоб!..

Медленно покачиваясь, поскрипывая обмерзлыми полозьями, просторные сани поползли переулками к Днепру. Василинка успела позаботиться о брате, положив в сани охапку сенца, и лежать было удобно, мягко.

Залитая синью безоблачного дня, искрилась студеная ширь. Иван Остапович, жмурясь, смотрел на ровный частокол столбов электролинии, уходивший заснеженными садами и огородами к гидростанции, провожал взором уползающие назад дворы с высокими сугробами у плетней и заборов, кирпичные стены строящейся животноводческой фермы. Мрачные следы разрушения ощутимо стирались, и уже немало хат стояло под новыми крышами, а около хат красовались вновь насаженные деревца, аккуратные заборчики, ограды из бутового камня.

За селом, на спусках к Днепру, разминулись с четырьмя подводами, груженными круглым и пиленым лесом.

— Вторую ферму и новые амбары ставят, — сказала Василинка.

У развилки дорог она свернула от Днепра, усеянного детворой, к левадам. Полозья звонко завизжали железными подрезами по целинному атласному снегу. В спину дул пронизывающий ветерок, гнал, заметая заячьи и лисьи следы, поземку, звенел в унизанных стеклярусом кустах дикого терна.

Иван Остапович поднял ворот, спрятал руку за пазуху.

Василинка повернула к нему укутанное до бровей лицо, высвободила рот.

— Замерз? — спросила она.

— Морозец хваткий. Покалывает.

— А мне байдуже.

— У тебя кровь молодая.

— Ох, тоже мне старичок!

У скирд задержались недолго. Глухонемой Данило Черненко и еще один дед, в заячьей шапке, быстро навалили на сани гору пахнущего прелью сена. Иван Остапович взял вилы, кинул несколько больших ворохов.

Старик в заячьей шапке, учтиво покашливая, сказал:

— С недельку навильником пошвырять, Иван Остапович, добрый скирдоправ будете.

— А сейчас неважный?

— И сейчас ничего, — свеликодушничал дед.

Покурили… Когда отъехали и свернули на степную дорогу, Иван Остапович, сидевший рядом с Василинкой, сказал:

— Быки пусть плетутся, а ты мне про себя рассказывай. Мы с тобой по-настоящему и не поговорили.

— А что мне рассказывать? Вроде нечего.

— Какие у тебя жизненные планы? Когда на свадьбу приезжать?

Василинка задорно взглянула из-под платка карими глазами, усмехнулась.

— На тот год об эту пору.

— Учиться не собираешься? Ты ведь и десятилетку не закончила?

— Семь зим только и походила… потом война.