Семья Тибо, том 1

Она не уходила. Растерянная, стояла она на месте. Скованная своей гордой стыдливостью и в то же время трепеща от нежности и сострадания, она отчаянно боролась сама с собою. Один шаг отделял ее от Жака, и наконец ей удалось сделать этот шаг. Она различала почти у своих колен его склоненную, сжатую руками голову. И тогда она неловким движением протянула руку, и пальцы ее слегка коснулись его плеча, которое внезапно дрогнуло. Прежде чем она успела отшатнуться, он схватил ее руку и удержал девушку перед собой. Он тихонько прижался лбом к ее платью. Это прикосновение обожгло ее. Некий внутренний голос, еле различимый, предупреждал ее в последний раз, что она погружается в опасную пучину, что напрасно она полюбила, напрасно полюбила именно этого человека… Она вся судорожно сжалась, вся напряглась, но не отступила. Со страхом и восторгом приняла она неизбежное, приняла свою судьбу. Теперь ее уже ничто не освободит.

Он потянулся к Женни, словно хотел обнять ее, но удовольствовался тем, что схватил ее руки в черных перчатках. И за эти руки, которые она наконец согласилась отдать ему, он притянул ее к скамейке и заставил сесть.

— Только вы… Только вы способны дать мне то внутреннее умиротворение, которого я никогда не знал и нахожу сегодня подле вас…

"Я тоже, — подумала она, — я тоже…"

— Может быть, кто-нибудь уже говорил вам, что любит вас, — продолжал он глухим голосом, который, однако же (так показалось Женни), был достаточно звучным для того, чтобы дойти до нее, проникнуть в нее и повергнуть ее в неясное и сладостное смятение. — Но я уверен, что никто не сможет принести вам чувство, подобное моему, такое глубокое, такое давнее, такое живучее, несмотря ни на что!

Она не ответила. Волнение обессилило ее. С каждой секундой она ощущала, что он все больше овладевает ею, но зато и принадлежит ей все больше и тем безраздельнее, чем полнее уступает она его любви.

Он повторил:

— Может быть, вы любили кого-нибудь другого? Я ведь ничего не знаю о вашей жизни.

Тогда она подняла на него светлые глаза, удивленные и такие прозрачные, что в эту минуту он готов был все на свете отдать, только бы стереть даже воспоминание о своем вопросе.

Просто, уверенным и простодушным тоном, каким говорят об очевидном явлении природы, он заявил:

— Никогда еще никого так не любили, как я люблю вас… — И, помолчав немного: — Я чувствую, что вся моя прошлая жизнь была лишь ожиданием этого вечера!

Она ответила не сразу. Наконец прерывающимся голосом, грудным голосом, какого он никогда у нее не слыхал, пробормотала:

— Я тоже, Жак.

Она прислонилась к спинке скамьи и не двигалась, слегка откинув голову, устремив широко открытые глаза в ночной мрак. За один час она изменилась больше, чем за десять лет: уверенность в том, что ее любят, создала ей новую душу.

Каждый из них ощущал плечом, рукой живое тепло другого. Странно подавленные, с трепещущими ресницами, со смятением в сердце сидели они молча, испуганные своим одиночеством, тишиною, мраком, испуганные своим счастьем, словно счастье это было не победой, а капитуляцией перед какими-то таинственными силами.

Время словно остановилось; но вот внезапно все пространство вокруг них наполнилось мерным, настойчивым боем часов на церковной колокольне.

Женни сделала усилие, чтобы встать.

— Одиннадцать часов!

— Вы же не покинете меня, Женни!

— Мама, верно, уже беспокоится, — промолвила она в отчаянье.

Он не пытался удержать ее. Он ощутил даже какое-то странное, дотоле не испытанное удовольствие, отказываясь ради нее от того, чего больше всего желал, — иметь ее подле себя.

Идя рядом, но не обменявшись ни словом, спустились они по ступенькам к площади Лафайет. Когда они достигли тротуара, перед ними остановилось свободное такси.

— Но, может быть, — сказал он, — вы позволите мне хотя бы проводить вас?

— Нет…

Это было сказано грустно, нежным и в то же время твердым тоном. И внезапно, словно извиняясь, она улыбнулась ему. В первый раз за столько времени он видел ее улыбку.

— Мне нужно побыть хоть немножко одной, прежде чем я увижусь с мамой…

Он подумал: "Ну, не важно", — и сам удивился, что эта разлука оказалась для них не такой уж тяжелой.

Она перестала улыбаться. В тонких ее чертах можно было даже прочесть выражение тревоги, словно коготь былого страдания все еще был вонзен в это слишком недавнее счастье.

Она робко предложила:

— Завтра?

— Где?

Она без колебаний ответила.

— У нас дома. Я никуда не выйду. Буду вас ждать.

Он все же немного удивился. И сейчас же с чувством гордости подумал, что им незачем таиться.

— Да, у вас… Завтра…

Она тихонько высвободила свои пальцы, которые он слишком сильно сжимал. Наклонила голову и скрылась в машине, которая тотчас же отъехала.

Вдруг он подумал: "Война…"

Весь мир сразу переменил освещение, температуру. Стоя с опущенными руками, устремив взгляд на автомобиль, уже исчезавший из виду, он одно мгновение боролся против охватившего его смертельного страха. Казалось, вся тревога, нависшая в этот вечер над Европой, ждала только минуты, чтобы завладеть им, когда он будет опять один, с опустевшей душой.