Семья Тибо, том 2

– Какой момент?

– Послушайте, Анна, вы что, газет не читаете? Вы же знаете, что происходит?

Ее так и передернуло. Газеты? Политика? Из-за такой чепухи он отдалял ее от себя? "Наверное, лжет", – подумала она.

– А ночью… в нашей комнатке?.. Нет?

– Нет… Я, наверно, приду поздно, усталый… Уверяю тебя, дорогая… Не настаивай… – И нехотя добавил: – Может быть, завтра. Позвоню завтра, если смогу… До свиданья, дорогая.

И, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

XLII. Воскресенье 26 июля. – Жак в первый раз приходит к Женни

Жак ушел, не дожидаясь возвращения брата. Он даже пожалел, что задержался у Антуана, когда на улице Обсерватории консьержка сказала ему, что мадемуазель Женни возвратилась уже больше часа тому назад.

Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал по лестнице и позвонил. С бьющимся сердцем старался он уловить мгновение, когда за дверью послышатся шаги Женни; но до него дошел ее голос:

– Кто там?

– Жак!

Он услыхал щелканье задвижки, лязг цепочки; наконец дверь открылась.

– Мамы нет дома, – сказала Женни, объясняя, почему она так тщательно заперлась. – Я только что проводила ее на поезд.

Она все еще стояла в дверях, словно в последний момент, перед тем как впустить его, испытывала какую-то неловкость. Но он смотрел ей прямо в лицо таким открытым и радостным взглядом, что смущение ее тотчас же рассеялось. Он был тут! Вчерашний сон продолжался!..

Порывисто и нежно протянул он ей обе руки. Таким же доверчивым и решительным движением отдала она ему свои руки; потом, не отнимая их, отступила на два шага и заставила его переступить через порог.

"Где мне его принять?" – думала она, когда дожидалась его прихода. В гостиной мебель стояла в чехлах. У себя в комнате? Это было ее убежище, место, принадлежавшее исключительно ей, и какое-то чувство, похожее на стыдливость, мешало ей впускать туда кого бы то ни было. Даже Даниэль заходил туда очень редко. Оставалась комната Даниэля и комната г-жи де Фонтанен, где обычно проводили время они обе. В конце концов Женни предпочла комнату брата.

– Пойдемте к Даниэлю, – сказала она. – Это единственная в квартире прохладная комната.

Легкого черного платья у нее еще не было, и дома она надевала старое летнее платье из белого полотна с открытым воротом, придававшее ей какой-то весенний и спортивный вид. Ни узкие бедра, ни длинные ноги не придавали ей особой гибкости, так как она инстинктивно следила за своими движениями и сознательно старалась иметь твердую походку. Но, несмотря на эту сдержанность, в стройных ногах и нежных руках ее чувствовалась юная упругость.

Жак шел за нею, весь во власти нахлынувших на него воспоминаний: он не мог не смотреть с волнением по сторонам. Он узнавал все: переднюю с голландским шкафом и дельфтскими блюдами над дверьми; серые стены коридора, на которых г-жа де Фонтанен когда-то развешивала первые наброски своего сына; застекленный красным чулан, в котором дети устроили фотолабораторию; и, наконец, комнату Даниэля с книжной полкой, старинными алебастровыми часами и двумя маленькими креслами, обитыми темно-красным бархатом, где столько раз, сидя против своего друга…

– Мама уехала, – объяснила Женни; чтобы скрыть свое смущение, она стала поднимать штору. – Уехала в Вену.

– Куда?

– В Вену, в Австрию… Садитесь, – сказала она, оборачиваясь к Жаку и совершенно не замечая его изумления.

(Накануне вечером, вопреки ожиданию, ей не пришлось отвечать на расспросы по поводу позднего возвращения домой. Г-жа де Фонтанен, поглощенная приготовлениями к завтрашнему отъезду – в присутствии Даниэля она не могла этим заниматься, – даже не посмотрела на часы, пока дочери не было дома. Не Женни пришлось давать объяснения, а ее матери, – та, немного стыдясь своей скрытности, поспешила объявить, что уезжает дней на десять: "устроить все дела", там, на месте.)

– В Вену? – повторил Жак, не садясь. – И вы ее отпустили?

Женни вкратце сообщила ему, как все произошло и как, при первых же возражениях, мать решительно прервала ее, утверждая, что только ее личное присутствие в Вене может положить конец всем их затруднениям.

Пока она говорила, Жак нежно смотрел на нее. Она сидела на стуле перед письменным столом Даниэля, подтянувшись, выпрямившись, с серьезным выражением лица. Линия рта, немного сжатые губы, – "слишком привыкшие к молчанию", подумал он, – все свидетельствовало о натуре вдумчивой, энергичной. Поза была несколько принужденная: взгляд наблюдал за собеседником, ничего не выдавая. Недоверчивость? Гордость? Застенчивость? Нет: Жак достаточно знал ее, чтобы понимать, насколько естественна эта жесткость, которая выражала лишь определенный оттенок характера, нарочитую сдержанность, некую моральную установку.

Он не решался высказать все, что думал о несвоевременности пребывания г-жи де Фонтанен в Австрии в данный момент. И потому из осторожности спросил:

– А ваш брат знает об этой поездке?

– Нет.